– Что точно может вызвать недоумение, так это почему все так долго, – пробормотал Оберон Джеку.
Джек смотрел в перископ, установленный в траншее.
– Очень бы помогло, если бы он правда провел бы какое-то время здесь, в окопах, как этот парень, Уинстон Черчилль. Если бы мне пришлось снова пойти на войну, я бы хотел, чтобы он был за главного. Он все понимает, потому что имел потрясающий опыт сидения на самом дне окопа, да еще и после взбучки в Галлиполи.
Потери по-прежнему были огромными, холода – суровыми, а траншейные стопы у солдат росли, а нога могла загноиться до кости, если вовремя такие не купировать. Пока они сидели в окопах в резерве, Оберон специально проследил, чтобы у каждого солдата на линии огня был рождественский ужин, и заплатил за это из собственного кармана. Был у него и маленький подарок для Чарли, который только вернулся из полевого госпиталя после того, как шрапнель глубоко прошла в его руку.
– В твое отсутствие тебя сделали капралом, – сказал ему Джек, думая о Саймоне, но стараясь отмахнуться от этой мысли. С тех пор как Саймон отказался от побега, Джеку не нравилось, когда образ этого человека возникал у него в голове. Он не заслуживал в ней места. И Эви он тоже не заслуживал, но это уже было ей решать.
Грейс в последнее время ожила, но Эви писала в своем последнем письме:
«Мне кажется, она прячется из-за своего внешнего вида. Она шутит, что теперь ей нужна только одна сережка, но у нее остались шрамы на шее, однако она не хочет тратить время доктора Гиллиса на то, чтобы он сделал их менее заметными. Я понимаю почему – ведь мы здесь видели вещи гораздо хуже, но тебе мне это объяснять не надо. Ты знаешь, что бывает. Я так горжусь тобой, всеми вами. Пожалуйста, передай мои пожелания благополучия Марту, Чарли и Обу. Милый майор Гранвилль умер. Леди Маргарет скорбит, но она была готова к этому, к тому же рядом с ней Пенелопа, ее дочь».
Упоминание об Обе удивило его, хотя он думал, что его уже ничем не удивить. Рождественские дни медленно перетекли в январь, и из Истерли Холла начали приходить посылки, если их, конечно, могли найти на почте, потому что они продолжали двигаться, вчетвером, все еще живые, в ледяной грязи Ипра, утопая в ней по пояс, если не везло поскользнуться на настиле. Во время наступлений или вылазок к колючей проволоке они иногда прятались в воронках от снарядов, прилипая к стенкам и поджимая под себя пальцы ног в попытках не сползти в холодную грязную воду на дне.
Каждый проклятый день было жутко сыро и холодно, и вокруг постоянно висел такой густой туман, что проникать в тыл врага было так же просто, как самому туману проникать им под одежду. Каждый час они преодолевали себя и уже забыли, что можно жить по-другому. Смерть была их соседом и уже неспособна была удивить, какие бы формы ни принимала. Они проклинали Америку, что она так долго не присылает войска, но все понимали и сожалели о своих проклятиях.
По утрам и вечерам Оберон делал обход, встречаясь со своими людьми, и с любопытством думал о том, сможет ли он когда-нибудь ходить прямо, сможет ли когда-нибудь пройтись по цветочному полю, среди деревьев с длинными ветвями. Он думал о старой стене рядом с домом, когда полз на корточках вперед, сложившись вдвое. Этим утром он, облокотившись на мешки с песком, удерживающие траншею, курил папиросу, которую дал ему один из его людей, Бен: это была самокрутка. Она была тоненькая и промокшая посередине, но он был благодарен и за это. Бен был рядовым из Хоутона; ему было девятнадцать, и сейчас он должен был быть в клубе Майнерс или на прогулке со своей юной леди, а не здесь, в траншее, чиркать спичкой своими костлявыми руками, отмытыми от грязи ночным дождем. Такие руки могли быть и у такого человека, как он.
– Смешной же этот старый мир, Бен, – пробормотал Оберон, глядя, как ракеты озаряют вспышками небо.
– Просто умора, сэр. Немножко холодновато, а в целом ничего. – Парень весь дрожал; они все не переставая дрожали с тех пор, как начался снег. – Так странно думать о доме. Помню, мне подумалось, что мой папаша обычный старый брюзга, когда он отговаривал меня записываться в добровольцы, но, может, на самом деле он умный старый хитрюга. Дом мог бы показаться теперь приятным местечком, если бы я мог его вспомнить.
Появился Март, который опустил голову, когда подходил к ним с кружкой горячего напитка.
– Для вас, сэр. Мы вскипятили чай на волшебной спиртовой горелке Джека.
– Передай Джеку спасибо. – Оберон передал кружку Бену: – У меня эта штука уже поперек горла стоит.
Они смотрели, как из кружки идет пар, а внутрь падают снежинки. Бен выпил ее залпом, глотая так жадно, будто не видел чай последние лет десять. Март кивнул и стал ждать, а Оберон смотрел на паренька и вдыхал запах чая. Он бы убил за один глоточек.
В Истерли Холле, апрельским днем, Милли носилась по кухне, собирая чайные салфетки и мешаясь у всех под ногами. Эви остановила ее:
– Мы принесем их тебе, когда подготовим. Ты не видишь, что в них еще остался мусор?
– Я знаю, когда чайные салфетки нужно кипятить, и я это сделаю, а ты можешь держать свой чертов длинный нос подальше.
Энни ткнула ее в бок локтем.
– Следи за языком, ты разговариваешь с комендантом. Ты уже несколько недель ведешь себя черт знает как.
Милли бросила салфетки, и они упали прямо на блюда для запекания, которые уже были выставлены в ряд и застелены тестом для пирога со свиными потрохами. В пирог должны были пойти свиные сердца, печень и почки, а также гора трав и картофеля. Одно из блюд соскользнуло со стола и разбилось, тесто оказалось на полу. Миссис Мур ахнула, как и все остальные. Они уже ввели четкую систему распределения продуктов, чтобы сделать работу на кухне проще, но им по-прежнему приходилось собирать крошки и вести всему строгий счет, чтобы люди не остались голодными. Дело в том, что они были вынуждены переоборудовать теплицы под палаты для пациентов с особыми случаями, которые стали попадать к ним очень часто, а также под жилье для инвалидов, которых они нанимали в качестве работников, чтобы тем не приходилось жить на одну пенсию.
Милли прикрикнула на миссис Мур:
– Энни толкнула меня, это она виновата!
Она выбежала из кухни и ушла наверх, на задний двор. Мэри из Истона, которая была в этот день волонтером на кухне, убрала беспорядок. Эви вздохнула и пошла за этой непутевой девицей. Ее поведение можно было объяснить беспокойством за Джека, который все еще был в Ипре, на который немцы недавно осуществили очередное неудачное наступление в попытке добраться до портов северной Франции, или это была просто Милли. Эви со спокойным сердцем сделала бы ставку на второй вариант.
Во дворе Милли уже кричала на волонтеров из прачечной, которые безуспешно пытались расправить простыню на сильном ветру. Эви взяла ее за руку и повела в гараж, где по выходным играли старшие дети работников. Их встретили крики и смех. Эви грубо, почти насильно, взяла Милли под руку.
– Посмотри на Тима, он прекрасно проводит время.