– Погоня в кильватер. Единственная, в которой я в итоге проиграл.
– Она умерла?
– Да. Да, умерла. В тебе я вижу что-то от Иллирии, и это заставляет меня тревожиться о твоем благополучии больше обычного.
– Я не хочу возвращаться на Мазариль, капитан. Еще нет. И я знаю, что Адрана думает то же самое. Вы не должны беспокоиться о Видине Квиндаре, что бы он ни говорил. Я точно знала, что делаю, когда согласилась присоединиться к вашей команде, и, когда пройдут шесть месяцев, смогу сама распоряжаться своей судьбой.
– Твой отец может с этим не согласиться.
– Он хороший человек, сэр. Но после того, как умерла мама, он принимает одно плохое решение за другим. Это просто последнее из них, и моя решимость остаться и заработать наши призовые деньги лишь выросла. Вы же не дадите сигнал другому кораблю, верно?
Металлическая штуковина в его руке поскрипывала, пока он сжимал ее и разжимал.
– Полагаю, мы могли бы проверить, как обстоят дела, после первого же шарльера. Зная Джастрабарска, можно предположить, что он пойдет следом и будет подбирать крошки, оставшиеся после нас. – Когда Ракамор принял решение, его лицо застыло. – Мы больше не будем обсуждать этот вопрос. Я передам Квиндару через трещальник, что вы остаетесь под моей опекой. Впрочем… хочешь, чтобы я переслал пару слов вашему отцу?
– Кажется, вы говорили, что никаких сообщений не будет, сэр.
– Я сделаю исключение, Фура.
Я поразмыслила об этом несколько секунд. Мне не хотелось вести себя грубо или бессердечно. Но если отец знает, что мы живы и здоровы, этого достаточно.
– Скажите ему, что ничего не изменилось.
Только на шестой день кости снова заговорили. На этот раз Адрана получила больше, чем фрагмент. Она слушала целый диалог – двое перешептывались друг с другом – и лепетала, воспроизводя его, так быстро, как только могла.
– …приближаемся к Малграсену, нужен ярдаж. Повреждены фор- и крюйс-сол-брамсели, возможно, поддадутся ремонту… посоветуйте, как быть с затратами… – Она встряхнулась, словно отбрасывая остатки кошмара. – Ярдаж. Что это за ерунда такая?
– Соратники Хиртшала так называют такелаж, когда общаются между собой, – сказал Казарей. – А сол-брамсели – это разновидность парусов. Если только ты не слышала об этом с того момента, как поднялась на борт, то могла узнать лишь от черепа. – Он покачал головой, в равной степени удивляясь, восхищаясь и – как мне кажется – испытывая облегчение. – Я никогда в тебе не сомневался. Но мне было интересно, сколько времени это займет. Ты опережаешь меня на несколько недель!
– Давай я попробую на том же узле, – сказала я.
Ни в тот день, ни на следующий мне не удалось ничего услышать. Но на восьмой день нашего обучения, во время утреннего занятия, то холодное окно открылось и в моей голове. Я не поймала ни разговора, ни даже единственного слова, которое можно было бы пропеть Казарею. Но я почувствовала, как нечто забралось в мою голову: оно трепетало, ощущалось неправильным и неуместным, и подобного чувства я до того момента ни разу в жизни не испытывала.
Я рассказала Казарею. Он закрыл глаза с таким видом, словно его молитвы были услышаны.
– Нам еще многое предстоит сделать, но я не сомневаюсь, что капитан нашел новых чтецов костей. Вы обе измените судьбу этого корабля.
– А она нуждается в изменении? – спросила Адрана, вешая мосты обратно на стену.
– В последнее время она не так уж плоха, если честно. Однако ее всегда можно улучшить.
– Хотела кое-что спросить, – сказала я, поправляя волосы. – Я слышала, как капитан упоминал что-то про Клык, а потом он обмолвился о дочери, которую потерял из-за погони в кильватер. Одно как-то связано с другим?
Казарей выдержал паузу перед ответом. Казалось, мы вынуждаем его рассказывать о чем-то, противоречащем его характеру и здравому смыслу, о темном деле, про которое лучше не упоминать.
– Нет, – осторожно и тихо проговорил он. – Клык – это одна история, а погоня – другая. Клык – это шарльер. Там мы потеряли Гитлоу…
Я воткнула шпильку в волосы.
– Гитлоу?
Он сжал губы так, что они сморщились.
– Если хочешь знать правду, придется подождать, пока Прозор поделится ею. Ей досталось сильнее, чем остальным. – Он вздохнул. – А погоня в кильватер… Погоня случилась до того, как я поднялся на борт. Я никогда ее не видел.
– Дочь Ракамора? – спросила я.
– Босу Сеннен, – поправил он меня. – Ту, кто забрал ее у Рэка. – Он отвернулся от нас, чтобы проверить, как там череп. – И если тебе хватит мудрости, ты никогда не упомянешь это имя в присутствии Ракамора.
День за днем мы приспосабливались к корабельным порядкам. Потихоньку переняли обязанности по готовке у Казарея, и это помогло сблизиться с командой. Еще в чтении костей мы обе демонстрировали успехи. Адране все легче удавалось извлекать из черепа сообщения, а один или два раза ей даже повезло настроиться на сигнал, когда Казарей счел его слишком слабым. Я тоже продвигалась. На тринадцатый день мне удалось извлечь из черепа целых три слова, а на пятнадцатый – фразу. На таком, конечно, пистолей не заработаешь, и все-таки это доказывало, что способности у меня тоже есть. Удовлетворенный тем, что мы разобрались с основами, Казарей перешел к более сложным нюансам нашей работы, которые включали возможность не только получать сообщения, но и отправлять. Следуя указаниям наставника, мы передавали тестовые сообщения дружественным кораблям, а он потом проверял, дошли ли они без ошибок. Нам также пришлось научиться записывать сложные сообщения во время приема, что оказалось труднее, чем мы предполагали: все равно что потирать одной рукой живот, а другой – похлопывать себя по голове.
Все это время речь шла лишь о передаче информации между кораблями, но никогда – между кораблями и мирами. Черепа, как выяснилось, имели особенности: они не слишком хорошо работали рядом с поглотителями или шумом и суетой человеческой жизни. Когда какому-нибудь миру требовалось отправить в другой мир секретное сообщение, оно должно было «прыгнуть» из первого мира на корабль, а с корабля – в другой мир; в начале и конце пути кому-то приходилось этим заниматься.
Я поняла, что можно всю жизнь работать с костями и не докопаться до сути всех их причуд. Но никто из нас не мог строить планы на всю жизнь.
Потихоньку пошли слухи, что мы не так уж и плохи. Чтобы поменьше выделяться, я отыскала очень острый нож – тот, что называли «такелажным ножом», потому что он мог рассечь любую оснастку, – и велела Адране отрезать половину длины моих волос. Я сама удивилась, взглянув на себя в зеркало после этого. В моем лице обнаружились углы, которых я раньше не замечала, – как будто что-то твердое пробивалось сквозь плоть. Моя внешность не стала хуже, но и не улучшилась. И мне это понравилось. Потом Адрана неохотно заставила меня проделать то же самое с ее волосами. Но я-то знала, что ей понравилось, как это изменило меня, и она хотела получить часть того же для себя. Мы также перестали настаивать на том, чтобы все время носить наши платья и ботиночки, и начали примерять некоторые из менее грязных предметов одежды, оставленных для общего пользования. Кроме того, должна признаться, мы перестали быть такими привередливыми по части мытья. Может, в силу перечисленного – или просто потому, что к нам постепенно привыкли, – команда теперь охотнее с нами откровенничала, делилась рассказами о своем труде и его сложностях, время от времени бросая неосторожные замечания о Ракаморе.