Мы отнесли ее в медицинский кабинет – средоточие ужасов, где Боса делала своим жертвам операции на мозге. Вот что я скажу об этом месте: там было чисто, и она собрала отличный набор сверл, ножей, пил и так далее на кораблях, которые ограбила.
Она не могла выжить. Это было понятно. Но мы сняли с нее большую часть скафандра, подключили к аппарату с дыхалью, остановили кровотечение и как могли зашили рану. Не из доброты, нет. Ни в ком из нас не осталось ни атома этого чувства, в особенности для нее, и уж точно не у меня. Если родная сестра приставит клинок к твоему горлу и ты узнаешь, что это Боса ее такой сделала, то всякая доброта в тебе выгорит, будь ты хоть самая нежная из разумниц во всем Собрании.
Я все ей выложила без утайки.
– Ты умрешь, Боса. Я захватила твой корабль и порубила твою команду на кубики. Если бы хоть кто-то из них был жив, я бы выдавила ему глаза и скормила тебе как виноградины. Но их нет. Только Адрана, и хотя ты начала ее обращать, работа осталась незаконченной.
Ей было трудно говорить. Глаза у нее слипались, горло саднило, и нам приходилось снова и снова подключать ее к аппарату с дыхалью, просто чтобы в словах, что доносились из грызла, был хоть какой-то смысл.
Но тут ей удалось кое-что сказать.
– Я обратила ее, Фура. Я ее обратила, и уже слишком поздно, чтобы отменить то, что я начала. Ты можешь убить меня, но все, что я сделала, – это подготовила очередную Босу, чтобы она заняла мое место.
Я не хотела этого слышать, только не сейчас. И потому сменила курс нашей беседы, спросив:
– Расскажи мне про пистоли. Что Адрана имела в виду, говоря, что это души умерших?
– Спроси ее сама.
– Так и сделаю.
– Была война, – сказала Боса после очередного глотка дыхали. – Очень давно. Не наша. Их. Пришельческая война. Она просто достигла Собрания, между двумя нашими Заселениями.
Прозор, стоявшая у меня за спиной, спросила:
– Что это были за пришельцы?
– Мы не знаем. У нас нет для них имени. Все, что они оставили нам на память, – это пистоли. Их перебили, понимаете. Довели до полного исчезновения. И когда конец был совсем близок, они взяли собственные души и втиснули в пистоли – и эти души все еще внутри. Это не деньги. И никогда ими не были. – Она изобразила полуулыбку. – Просто записи. Чем больше мер, тем больше душ внутри. Их сотни, тысячи. И это не просто узоры, как буквы на надгробии. Они застыли, да. Но они смогут ожить.
Я слушала слова, которые вырывались из уст умирающей женщины, обезумевшей задолго до того, как ее насадило на нос собственного корабля, – и если бы во мне была хоть крупица здравого смысла, я бы пропустила их все мимо ушей.
Но здравый смысл никогда не был моей сильной стороной.
– Что с ними делают другие пришельцы?
– Ничего, – ответила Боса. – Ползуны, щелкуны, броненосцы… Они просто собирают пистоли и перепродают. Они всего лишь брокеры. Есть кто-то еще, какие-то другие пришельцы, о которых мы даже не знаем. Пистоли предназначены для них.
– Те, кого убили? – спросила Прозор.
– Те, кто убивал. Им нужны пистоли, чтобы добраться до душ и вытащить их наружу.
– Чтобы оживить?
– Чтобы подвергнуть их еще большим мукам. Чтобы продолжать их пытать. Чтобы они испытывали жуткие страдания, пока Старое Солнце не превратится в пепел, – и даже тогда мучители не остановятся. – Ее рот раскрылся шире, ей не терпелось о чем-то мне рассказать. – Но я могла их остановить, Фура. Я могла совершить благое дело. Украсть пистоли до того, как они попадут в банки, изъять их из обращения. Есть один мир, шарльер, где… – Тут она закашлялась, и брызги крови, полетев во все стороны, обожгли мне глаза. – Понимаешь, я пыталась сделать что-то хорошее. Что-то… благое. Я не могла справиться с банками или с пришельцами… Но мне было по силам это. Если я спасла от них хоть один пистоль – я поступила хорошо, правда?
Так вот куда завели меня все мои путешествия и приключения. Я сидела рядом с Босой Сеннен, и она умоляла меня успокоить ее совесть.
И я задумалась вот о чем. В кого бы она ни превратилась под конец, сменив столько лиц, неужели все началось с желания исправить совершенное кем-то зло? Могла ли доброта, совершая малюсенькие шажки, обернуться худшей разновидностью жестокости? И оправдывал ли сам факт того, что эта доброта существовала, какую-то часть ее преступлений или просто придавал им иной оттенок, как если взять и перевесить уродливую картину на другую стену?
– Ты сказала, что существует шарльер.
Она взглянула на меня с намеком на юмор:
– Сказала, да. Но я не была бы Босой, если бы с легкостью выдавала ее секреты, верно?
– Теперь твой корабль принадлежит мне. Я узнаю все, что захочу.
– На твоем месте я бы не зацикливалась на этих пистолях. Вдруг ты начнешь смотреть на мир глазами Босы. – Тут она потянулась ко мне, быстрее, чем полагалось бы в таком состоянии. Но не для того, чтобы ударить или причинить вред. Она с подобием нежности обхватила пальцами мою челюсть и наклонила мое лицо немного ближе к своему, чтобы ей было легче меня видеть. – Особенно с таким светлячком, какой в тебе сейчас. Ох, как ярко сияет. Держу пари, ты уже чувствуешь его огонь и то, как он наполняет твои вены гневом. Странные вещи, которые он вкладывает в твой череп.
– В том, что он во мне, виновата ты. – Я жестяными пальцами оторвала ее руку от своего лица, и та безвольно поплыла вниз.
– В таком случае, я полагаю, ты должна быть мне благодарна.
Я отвернулась от нее:
– Мы еще не закончили, если только ты не решила умереть прямо сейчас.
Ее тон был заинтересованным, почти ласковым.
– Что ты задумала, Фура? У тебя теперь есть красивый корабль с симпатичными черными парусами, и раз ты уничтожила мою команду, значит твоя не такая уж убогая. Но тебе нужен план. Каждому разумнику нужен план.
Мы бы все равно нашли ее особую комнату, но она сделала все возможное, чтобы сохранить это помещение в тайне. Оно было таким же просторным, как грузовой трюм на любом известном мне корабле и содержало только бутыли из стекла и бронзы с зеленой жидкостью и серо-зеленой плотью внутри. Зависнув в дверях, я несколько долгих минут вглядывалась в мрачные зеленые глубины, прежде чем решилась войти. Бутыли располагались по обеим сторонам комнаты. Всего их было тридцать, и в двадцати трех покоились тела. Остальные были пустыми, чистыми. Они ждали.
Мы так и не выяснили, сколько всего их было. Понятное дело, до Иллирии Ракамор существовали двадцать три Босы Сеннен, но мы понятия не имели, была ли первая из них изначальной, или это были просто тела, которые хранились на этом корабле. Они не все походили друг на друга, вовсе нет, и не все были одного возраста, когда их замариновали. И все-таки смутное подобие общности между ними я заметила, но не такой, какая существует между родственниками. Просто Боса выбирала наследниц, руководствуясь собственными вкусами, и глаз у нее был наметан определенным образом. Не требовалось богатого воображения, чтобы представить себе Иллирию Ракамор плавающей с бледными глазами в одной из пустых бутылей, и в равной степени просто было увидеть по соседству с ней Адрану.