Исповедь о женской тюрьме - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Агапеева cтр.№ 56

— Сколько надо картошек на одного человека?

— Я всегда беру три штуки.

— Ага, понятно.

До сих пор, когда я готовлю, то беру три картошки на человека и всегда вспоминаю милую наивную Ингу.

Она любила готовить и делилась рецептами. Инга рассказывала:

— Еду надо всегда подавать красиво. Это очень важно. Я пошла как-то и купила красивейший сервиз, белую скатерть и новые приборы. Накрыла на стол — все сияет и блестит, просто загляденье. И еду всегда старалась готовить контрастную, чтобы красиво смотрелась на посуде. Заходит мой бывший и как увидел это, говорит удивленно: " А чё за праздник?» Я ему: «Никакой не праздник. Просто купила новый сервиз». Так он как устроил скандал, мол, побьется, деньги на ветер, что я дура и транжира, а поесть можно и с обычных тарелок.

— А ты что?

— Да ничего, выставила его за дверь после этого.

Теперь, накрывая на стол, опять же, всегда вспоминаю Ингу и стараюсь следовать ее советам. Любой простой и наивный человек может научить чему-то, запасть в память на всю жизнь, оставить неизгладимое впечатление, так же как самый именитый профессор, имея кучу ученых степеней, не оставит никакого следа в душе.

Она много рассказывала о дочке. Ей было так стыдно за то, что она в тюрьме, что бедная Инга предпочла, чтобы дочка ничего не знала. Никто к ней не приезжал и ничего не привозил. На подругу и так легло бремя заботы о ребенке. Она написала письмо подруге и просила ничего не говорить ребенку: наплести что-то про важные дела и командировки. Конечно Инга, как и все мы, рассчитывала выйти домой после суда. Я благоразумно молчала, зная по своему опыту, что никто так просто не уходит домой после вынесения приговора, в особенности, если уже сидела в СИЗО. Ей инкриминировали проникновение со взломом и кражу. Так просто тут не отвертишься. К тому же адвоката у нее не было. Платному неоткуда взяться, а государственного назначают только тем, у кого тяжкие преступления.

В этой маленькой камере жизнь была очень уютной. Спокойная Тоня задавала всем тон, никто не шумел и не ругался. К тому же девчонок периодически забирали на этапы, и нас в камере оставалось два-три человека. Даже было скучно.

Хотя в первый же вечер стало понятно, как я здесь очутилась. Как только опустилась ночь, в тишине раздался крик:

— Один-восемь-шесть, — голос был мужским и раздавался совсем рядом.

Тоня удивленно вскинула бровь:

— Это нас. Кому мы понадобились?

Так как я теперь жила ближе всех к решке, то крикнула:

— Говори, — такой ответ был принят.

— Иру позови, — раздалось в ответ.

— Это я, — наконец я узнала голос брата.

— Как там у тебя? Нравится новый дом?

— Все класс. Нравится.

— Завтра построимся.

— Напрямую?

— Ага.

К нам в дверь заколотили. С той стороны коридора, где я бывала раньше, окна выходили на улицу, и переговариваться могли только девушки с девушками. Здесь же прямо лицом ко мне стояло здание взросляка. Двор был внутренний, и разговоры в нем пресекались намного строже. К тому же новая камера находилось в непосредственной близости к кабинетам наших попкарей, и они были вынуждены реагировать мгновенно. Конечно, когда крики доносились издалека, они не подскакивали на каждый звук, но здесь наши разговоры могло услышать задержавшееся допоздна начальство, и охране влетело бы.

— Шары! — крикнула я. Это означало, что за нами наблюдают, и говорить я больше не могу.

Брат еще пару раз позвал меня, но потом понял и затих.

— Значит, напротив взросляк? — спросила я у Тони.

— Да.

— А как мы построимся? Он же все равно через двор. Какое там расстояние? Метров сорок?

— Если не все пятьдесят. Пушку сделают, — равнодушно отвечала Тоня.

Про пушку я слышала, но сама делать не умела и даже не видела никогда. Да и воспользоваться ей все равно не смогла бы, не хватило бы силенок.

Мастерили ее, как и причал, скручивая трубочку из газет. Потом в нее закладывали «пулю», которую делали из хлебного шарика. Хлеб, если правильно скатать и потом засушить, становился просто каменным. Может быть, это было свойство именно мокрого тюремного хлеба. На пуле закрепляли нить. Потом пулю хорошо утрамбовывали в пушку и плевали. Получалось что-то вроде плевательной трубки индейцев. Только те плевали дротиками, а зэки — хлебными пулями. При сильных легких можно было плюнуть на огромное расстояние. Главное хорошо подогнать пулю к пушке. Говорят, что при помощи такого изделия можно было пробить стакан. А если плюнуть человеку в лицо, то и травмировать, и убить.

На следующий день меня опять вызвали. Голоса здесь раздавались очень отчетливо, можно было бы общаться даже без «коня», но днем сновало начальство, и никто бы нам этого не позволил. Я сидела у себя на наре с заготовленным причалом и ждала. Сквозь решетки рассмотрела двор и соседнее здание. Наш корпус со стороны я не видела, но думаю, что он был таким же. Кирпичные прочные стены и много забранных решетками окошек. В одном из них показалось что-то белое, потом мне помахали рукой. Я ответила. Спустя несколько секунд в меня полетела белая тонкая, как паутинка, нить. Она не долетела до решетки на пару метров. Нить забрали и вновь выбросили. Какое-то время я просто ждала и наблюдала за манипуляциями в соседнем здании, когда, наконец, нить зацепилась за решетку пулей на конце. Боясь все испортить, я дрожащими руками просунула причал и зацепила ниточку. Есть! Теперь у нас с братом была своя собственная дорога. Оставалось только привязать к ниточке хорошего коня. Конечно, это мероприятие я оставила до ночи, ведь конь посреди бела дня, да еще и через весь двор вызовет негодование. Еще, чего доброго, могут передачи лишить за подобные фокусы.

День тянулся долго. Сходили погуляли, вчетвером ходить на прогулки было очень скучно. Но я каждый день заставляла себя выйти на свежий воздух. Мне не хотелось стать такой, как Тоня, равнодушной ко всему, которая только и делала, что спала. Ей дали срока три года и вот полтора из них она проспала. Боялась теперь только того, что ее отправят в лагерь. Так как она была уже не первый раз, ее отправили бы в колонию для ранее судимых. В некоторых из них работа была очень тяжелой, девушек заставляли плести сетку рабицу и колючую проволоку, а кормили, конечно, как везде.

Как только стемнело, мы построились. Протянули хорошую веревку-коня между камерами. Сразу же пошли послания друг другу напрямую. Я получила первое письмо от брата, после того как вернулась из лагеря:

«Привет, Эл. Ну ты даешь. Уехала и никому ничего не сказала. Мы все тут чуть с ума не сошли. Меня тоже попытались перекинуть в осужденку, но потом назад вернули. А у тебя вечные приключения. Расскажешь, как там жизнь?

А то я так и просидел здесь все это время, в одной камере, так нигде и не побывав. Но в этом тоже есть свои плюсы. Я усматриваю в нашем заточении некое высшее предзнаменование. Пока я сидел и от нечего делать размышлял, то мне в голову пришло несколько классных идей. Это изобретения, на которые можно получать патенты и разбогатеть. Так что я уже знаю, чем займусь на свободе. Верю, что еще немного, и мы будем дома. Не зря же отменили приговор. Хотя, как мне сказали, его отменили только благодаря какому-то формальному несоблюдению сроков или чего-то подобного. То есть нам просто фартануло, что у адвоката была возможность зацепиться за что-то. Это ли не высшее предзнаменование победы?