Исповедь о женской тюрьме - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Агапеева cтр.№ 5

Для кого не становилось мучением посещение каких-либо государственных учреждений? Кто не сталкивался с безграмотностью и необразованностью? Если говоришь в органах о своих правах, то в лучшем случае тебе ехидно скажут: «Умные все какие!» Так словно умным быть плохо и незавидно. Зачастую люди, работающие в госструктурах, не знают даже того, что входит непосредственно в их профессиональные обязанности. Особенно это было распространено в те годы, когда любую мало-мальски приличную работу можно было получить, только имея связи и деньги. Что уж говорить о глупых мальчишках-охранниках или даже о взрослых мужчинах представителях данной профессии, которые не нашли ничего лучшего в жизни, кроме этой работенки.

Забравшись на верхнюю нару, можно было выглянуть в маленькое узкое окошечко под потолком. Так я поняла, что нахожусь в подвальном помещении, потому что видела асфальт и проходящие мимо ноги. Судя по тому, что ноги мелькали очень часто, место было довольно проходимым. Так странно было наблюдать за этими ногами, спешащими куда-то. Возможно, и я ходила здесь неоднократно, даже не подозревая о том, что кто-то наблюдает за моими передвижениями. Эти идущие мимо мужские ботинки и женские сапожки стали для меня неким символом моего пребывания в ИВС. Началом нового мироощущения — они шли мимо, а ты словно застыл и уже не сдвинешься с места.

Так и протекала моя жизнь в стенах изолятора целых десять дней. За это время ко мне наведался адвокат пару раз и принес бутерброды. Он улыбался и говорил очень много о моей семье и о том, как он с ними общается. Для верности показал договор, который они подписали, так что я верила каждому его слову. Почему-то он не считал нужным обсуждать со мной дело и выяснять подробности произошедшего. Рыжиков не говорил:

— Скажи, это ты сделала или нет? Мне надо знать это наверняка, чтобы строить свою защиту. Я твой адвокат, должен знать всё.

Ничего подобного. Его вообще не волновало, что произошло в тот вечер.

Он преподносил все так, словно это дело решенное, что он сам во всем разберется, а мне надо просто положиться на него. Казалось, что у него все схвачено, за все заплачено и, волноваться совершенно не о чем.

Несколько раз родственники передавали мне еду и некоторые вещи — теплую куртку, белье, зубную щетку и пасту, несколько книг. Последние помогали коротать бесконечные дни, озаренные тусклой лампочкой. Все время хотелось есть. Хотелось нормальной горячей пищи, ведь питалась я там одними бутербродами. Тело постепенно привыкло к холоду и меня не била постоянно дрожь, но сразу после сна бывало очень холодно.

Передачи со свободы могли мне о многом поведать. Вот, например, блинчики. Я точно знала, что принесла их мама, ведь такие блинчики печет только она. А вот эта куртка — моего парня, мама точно никогда не передала бы мне такой бесформенный пуховик, зато он был теплый. Значит, они общаются, делают что-то вместе. Что же они думают в эти моменты? Что обсуждают? Я представляла, как они, буквально несколько минут назад, были где-то совсем рядом, а теперь отходят вместе от здания ненавистного ИВС.

Думая об этом, забиралась снова на верхнюю нару и смотрела в окно. Свет из него давал представление о времени суток, иногда светило солнце и ног было мало, а вот когда вечерело ноги мелькали туда-сюда без остановки. Эта часть улицы хорошо освещалась фонарями, значит, окна моей темницы выходили не куда-то во дворы, а на улицу.

Однажды, как только я забралась на свой наблюдательный пункт, в дверь застучали и охранник заорал:

— А ну спускайся.

Чем я ему помешала? Могла устроить побег? Побеспокоить проходящих мимо граждан? Лишили меня даже такого малого развлечения, потому что теперь, как только я забиралась наверх, откуда ни возьмись, появлялся охранник и прогонял меня.

Наконец, мне предъявили обвинение. Все как положено: в присутствии адвоката следователь (совсем другой, а не та девушка из райотдела) зачитал мне приговор, и я подписала бумагу о том, что ознакомлена и понимаю, в чем меня обвиняют. Все это было сухо и без лишних разговоров и эмоций. Никому не было дела до того, что в данный момент решается чья-то судьба. Для двух служителей закона, это была простая обыденная процедура, на которой каждый из них присутствовал много раз. А я ощущала все больше и больше, что от меня ничего не зависит, что ничем сама я повлиять на происходящее уже не могу. Словно волна подхватывала и несла куда-то, а моей задачей было не захлебнуться.

Вечером десятого дня охранник сказал:

— С вещами на выход.

Как ни хотелось мне поверить в то, что меня отпускают домой, такого позволить я себе не могла. Собрав те немногие пожитки, что скопились у меня за десять дней, я предстала перед охраной. Как полагается, на меня нацепили наручники, и надежды мои на счастливое освобождение тут же растаяли. Меня посадили в большую грузовую машину, специально оборудованную для перевоза заключенных, и мы отправились в путь.

Куда мы ехали на ночь глядя и зачем, конечно же, никто не сообщил. Дурацкие шуточки сыпались из уст охранников:

— Что замерзла? Там тебя согреют злые зэки, — говорил один.

— Я бы и сам согрел, — поддакивал второй, и все умирали со смеху.

Могу предположить, что глупые мальчишки просто бравировали друг перед другом и передо мной. Но все их шутки и ухмылки вызывали отвращение и ненависть. Интеллекта или хотя бы жизненного опыта или этих охранников просто не хватало на сопереживание. А может, они, как и я ранее, просто не осознавали всю серьезность моего положения? Ну и предположить, что сам ты можешь оказаться на месте сопровождаемого, просто немыслимо. В юности каждый считает, что с ним никогда и ничего плохого не произойдет.

Так в конце нашего пути, я поняла, что приехали мы в СИЗО (следственный изолятор), которому предстояло стать мне домом.

Началась долгая процедура оформления. Два молодых человека делали всю работу и, анализируя эту работу потом, я поняла, что, опять же, здесь творилось черт-те что. У меня взяли кровь, причем совсем не одноразовым шприцем, который при тебе вынимают из аккуратной упаковки и надевают на него такую же чистую и тоненькую иголочку. Нет, этот динозавр покоился в железном лотке. Он был огромным и выглядел так словно ему лет пятьдесят, а игла была под стать ему — огромная, толстая и старая. К боли прибавился еще и страх заражения, потому что глядя на это чудовище мало верилось в его стерильность.

После процедуры забора крови заставили раздеться до пояса. Сейчас я думаю, что это была чистой воды самодеятельность, но тогда спорить и получать тумаки не хотелось. Вообще личный досмотр должны осуществлять только люди того же пола, что и досматриваемый, но в тех условиях мрачного каземата я не стала спорить по пустякам. Стояла, чувствуя себя полной дурой, обнаженная под взглядами тюремного персонала. Хорошо хоть грудь у меня всегда была предметом гордости, и я не испытывала особого стыда. Слава богу, никакого гинекологического осмотра не было!

Наконец, началась уже знакомая мне процедура взятия отпечатков. Процедура эта была довольно неприятной: пальцы обмазывали жирным черным веществом и очень крепко прижимали каждый палец к бумаге, а потом и всю ладонь. Отмыть это вещество было не так-то просто, на руках так и остался тонкий слой этой гадости, который я смогла отмыть только на следующий день.