Дружественный огонь - читать онлайн книгу. Автор: Авраам Бен Иегошуа cтр.№ 111

– Папа! – вытянув руки, Яари обнял своего отца. – Ты что, убедил себя, что если перестанешь смотреть на эти чертовы станки, они тут же остановятся?

– Это ровно то, что я ему говорил, – эхом откликнулся Готлиб. – Но твоему папочке, по-видимому, очень нравятся чирикающие звуки. Его филиппинцы слишком кроткие для него. Давай, Амоц, пойдем, захватив твоего родителя, к нам, чтобы зажечь свечи. Ты должен увидеть ханукальный подсвечник, еще более необычный, чем лифт, который он создал в Иерусалиме.

Старый изобретатель никак на это не отозвался, озадаченно глядя на своего старого друга, Готлиба, и на Яари. Амоц без лишних слов покатил инвалидное кресло вслед за Готлибом, который решительно двигался к кафетерию, где рабочие этой смены уже собирались для зажигания свечей. В самом центре помещения стояла ханукия, изготовленная специально для фабрики, составленная из девяти крошечных моделей лифтов, с маленькой лампочкой, венчавшей каждую.

У входа стояла корзина с кипами, а на столах громоздилось множество подносов с маленькими, только что из печки, горячими пончиками с вареньем. Рабочие покрыли головы шапочками и молча сгрудились возле подсвечника – они уже имели возможность познакомиться с конструкцией и восторгались умеренно.

– Сколько свечей зажигаем? – спросил Готлиб, обращаясь к ультраортодоксу, который стоял тут же, в полной готовности возгласить благословение.

– Семь, – ответил тот и замер в ожидании сигнала от хозяина.

Готлиб прошествовал к панели с пронумерованными кнопками и нажал на красную, которая включила шамаш, роль которого играла модель наиновейшего из лифтов, выпускавшихся на фабрике, после чего воздух наполнился духовной мелодией; голос сефарда ^[25] звучал проникновенно и чисто.

Когда благословение отзвучало, Готлиб нажал кнопку седьмого этажа, и медленно, один за другим, еще семь миниатюрных лифтов поползли вверх.

– Ну, и что вы теперь скажете? – и Готлиб нескрываемой гордостью повернулся к отцу и сыну.

– Чудо, подобное этому, привело бы в изумление даже Маккавеев.

Яари, усмехнувшись про себя, добродушно подумал: «Ну, теперь дело в шляпе. Теперь, когда в дело втянут Готлиб. Но завтрашней ночью мы… мы по-настоящему запалим все, что ни есть, свечи вместе с Даниэлой…»

12

После того как головная боль израильской гостьи была побеждена долгим и глубоким сном, она приняла душ и, освеженная, вернулась на первый этаж, где вовсю шла уже подготовка к прощальному ужину. Огромные столы были сдвинуты вместе к дальнему краю помещения и расставлены вокруг небольшой деревянной сцены, а затем покрыты скатертями с вышитыми на них картами Африки. Оставшиеся столы образовали три ряда, нечто вроде театрального амфитеатра, но имевшего лишь одну сторону, так что приглашенные на торжество гости оказывались обращены лицом к сцене. На открытом участке земли, вне помещения, команда ученых грузила в машины запасы продовольствия, туристические рюкзаки и новенькие инструменты для раскопок; кроме того, Даниэла заметила группу африканок в живописных одеждах, украшенных цветными лентами; сопровождавшие их мужчины опирались на длинные заостренные копья. Ирмиягу пришел из лазарета. Передвигался он медленно – ему предстояло принять душ и сменить одежду; увидев свояченицу, он остановился и предупредил ее, чтобы она серьезно отнеслась к предстоящему ужину.

– По неведомой мне причине, – заключил он, – здешнее сообщество придает твоему присутствию значение большее, чем оно, на мой взгляд, заслуживает.

– Тебе пора бы уже привыкнуть к этому, – ответила Даниэла. – А кроме того, я считаю, что большего, чем люди согласны признать, просто не бывает. Ну, а ты как? Головная боль прошла?

Он ответил просто и без затей.

– Терплю. Приходится. Я привык. Завтра, когда ты уедешь, боль тоже пройдет. – И, не дожидаясь ее ответа или возражения, мягким жестом дотронулся до ее плеча, призывая к примирению, а затем поспешил в свою комнату.

Неведомо откуда появился морщинистый старый садовник, украсивший себя поясом – в руках он держал разлапистую пальмовую ветвь. Он величественно провел африканцев внутрь и проинструктировал их, кто, как и где сможет найти положенное ему по рангу место в одном из трех рядов самодельного амфитеатра и за столом.

– Что это за люди? – спросила Даниэла у Сиджиин Куанг. – Откуда и кто они?

Суданка по части рассаживания гостей была признана всеми устроителями торжества наиболее достойным представителем экспедиции, вероятно, не в последнюю очередь благодаря ее красоте и стати.

– В ночь на воскресенье, – объяснила она гостье, – перед тем, как начать новую неделю раскопок, члены исследовательской команды приглашают племенных вождей и лидеров местных кланов присоединиться к прощальному ужину, чтобы таким способом поднять их авторитет перед правительственными кругами в благородном деле развития антропологической науки.

Сиджиин Куанг посадила гостью из Израиля в первый ряд столов, оставив свободными места справа – для себя, и слева – для Ирмиягу. Повара в белых фартуках расставили глиняные горшки по столам вперемешку с кувшинами, полными зеленоватого напитка. Появился Ирмиягу, отсвечивая лысиной, в отутюженной одежде и, устроившись рядом с Даниэлой, изрек:

– Европа становится для них все важнее по мере того, как возрастает всеобщее отчуждение.

Чернокожий старец взмахнул пальмовой ветвью, и все приглашенные поднялись со своих мест.

Ученые в черных университетских мантиях, перепоясанные кушаками, повторявшими цвета представляемых ими стран, выстроились в шеренгу. Без представителя Северной Африки, палеонтолога, их было девять человек. Распоряжался танзаниец Селоха Абу, который указал каждому из ученых его место за почетным столом. А поскольку все были очень голодны, а приготовленное угощение еще пылало жаром, речи решено было отложить до конца мясных блюд, и пиршество началось, сопровождаемое лишь выступлением сторонника британских традиций, доктора Кукиризы, который привез с собой из Лондона твердые правила, но поневоле ограничился на этот раз лишь кратким тостом.

– Скажи мне, – внезапно обратилась Даниэла к зятю на иврите, – ты в самом деле уверен, что не хочешь вернуться в Израиль? Тебе не надоели еще все эти радости туземной жизни?

Он положил вилку на стол.

– Интересно… Ты сама до этого додумалась, или кто-то тебе эту мысль подсказал? Что я хочу вернуться обратно? Ты пробыла здесь уже целых шесть дней, и хочешь сказать, что за это время не поняла, что меня удерживает здесь? Нет такой силы, что могла бы заставить меня вернуться в страну, превратившуюся в фабрику по переработке отходов.

– Весьма романтическое определение.

– Здесь нет древних могил, а под ногами не хрустит плитка из разоренных и разрушенных синагог; нет здесь и музеев с обгоревшими страницами Торы. Равно как и свидетельств о погромах и холокосте. И Золотого века не было, как и сообщества, которым следовало бы пожертвовать во имя всемирной культуры. Здесь никто не забивает себе мозги размышлениями об ассимиляции, вымирании или изгнании; здесь не существует диаспоры. Нет извечных и непримиримых споров об ортодоксии или секуляризме… Да и вообще нет здесь ностальгии по чему бы то ни было, как нет и борьбы между традицией и революцией. Нет бунта против установленных предками правил во имя новомодных интерпретаций. Никого не принуждают решать вопрос, кто он – еврей или израильтянин, а не то и ханаанитянин; не приходится ломать себе голову над вопросом: в каком государстве предпочитаешь ты жить – в том, где преобладает демократия, или в том, где больше иудаизма, равно как и то, есть у этого государства какое-либо будущее, или его нет, а если и будет – то чему оно будет служить? Люди, окружающие меня здесь изо дня в день, свободны и далеки от всех этих изнуряющих, приводящих ко все большей и большей путанице вопросов. Но жизнь – жизнь продолжается. Она проходит, Даниэла, она кончается. Рано или поздно. Мне семьдесят лет, моя сестренка Даниэла, и мне надо быть готовым ко всему. И решать – что и как.