— Думаю, что нет.
И я пнула веточку с тропинки. Изяслава хорошая ведьма была, правильная, да только имелся у нее один недостаток — влюбилась она. И не в кого-нибудь, а в самого короля, с тех пор… Оно как — ведьмы должны независимость хранить, а коли полюбишь, да так чтобы всем сердцем… То и вышло в итоге, что сама королевская ведьма перед Славастеной голову опускала. Обидно. И то еще обидно, что коли не знает Изяслава, это еще не значит, что возмутится. Для короля сейчас победа важнее жизни, а для нее важнее жизни сам король, так что…
— Все равно поговорить нужно, — решила я. — Не дело это все.
***
Как до избушки дошли, охранябушка зверье лесное выгнал… в смысле отпустил милостиво, а я задумчиво мимо прошла, поднялась по ступеням скрипнувшим, в избушку вошла, за стол села, серебряное блюдце достала, яблоко.
— Ты что делаешь? — поинтересовался вошедший следом маг.
— С начальством говорить буду, — призналась со вздохом, взявшись за расческу и пытаясь причесать до приличной прически лохмы свои.
И уйти бы этому «мужику», но нет, в проходе стоит, свет затмевает.
— Это с каким? — ехидно поинтересовался архимаг. — Чай Лесная сила не по блюдцу с тобой разговаривает.
Молча на дверь ему указала, да и пустила яблочко наливное, запасное, по блюдечку крутиться, призывая, преодолевая сопротивление пространства, связывая меня с той, кто, сейчас пост Верховной занимал.
Изяслава ответила не сразу.
Уже и блюдце зазвенело, и я ждать устала, и даже охранябушка плечом к дверному косяку привалился, и лишь после из блюдца раздалось удивленное:
— Веснянушка?
Вот только по обращению возраст ведьмы и вычислить можно – ласково-уменьшительное, как с маленькой разговаривала. Но я и была для нее совсем маленькой, мне то что, едва ли двадцать стукнуло, ей — сто двадцать, о чем король в свои сорок с небольшим едва ли догадывался. Изяслава была красива. Огромные темно-зеленые глаза чуть заужены, с черными длинными ресницами и пристальным кошачьим прищуром. Двигалась ведьма с грацией хищника, практически врожденной — Изяслава в силу вошла убив волкодлака, а потому грация у нее и была хищная, опасная. Почти восемьдесят лет Изяслава правила ведьмами, сильная ведьма, и в то же время правильная, справедливая, расчетливая, честная.
А потом влюбилась.
Как девчонка юная. В результате взошел на престол не старший сын и наследник, а младший — оболтус и бабник… ну судя по слухам. Сама я судить не могла, меня тогда еще не было. Но что сказать точно можно было — влюбилась ведьма, влюбилась да так, что ни жить ни спать без княжича не могла. Любила ведьма страстно, слепо и безответно практически. Молодой княжич поиграл да бросил, увлекшись очередной красавицей, а ведьма на глазах сохла, а потом тоже бросила… все королевство к его ногам.
Ведьмы тогда ни одна супротив ничего не сказали, решили, что так оно и надобно. Что заглянула Изяслава в самое будущее, что беду от королевства отвести хотела, что… Доверяли мы, ведьмы, друг другу, вот в чем проблема. И я доверяла. Ни мысли же супротив того, что королевская ведьма любимому помогает никогда не возникало.
Никогда.
До сего дня.
И на Изяславу я посмотрела уже не как ведьма, что и возрастом младше, и умом скуднее и преданна до последнего вздоха, на Верховную ведьму я посмотрела как равная, а и была равной, ведь у лесной ведуньи из начальства одна Лесная Сила, и ведьмы нам равны, какого бы статуса не были.
— Что происходит, Изяслава? — прямо спросила я.
Темно-зеленые, красивые как у иной кошки глаза, мгновенно сузились. И ушла, порывом ветра, что задувает огонек свечи, ушла и приветливость, и ласковость, и обращение доброе. Изяслава поджала губы, взирала на меня изучающе, пристально, взглядом плохим, опасным.
— А ты, говорят, в силу вошла, — произнесла недобро.
Охраняб мой тихо на скамью сел, к разговору прислушиваясь, и вроде ничего ж не сделал, а спокойнее мне от его присутствия стало. Увереннее. Как-то надежнее.
От того и ушел страх перед Изяславой, был раньше, да весь вышел.
— Вошла, — подтвердила я ложь, Славастене сказанную.
И вот уж не знала, что у Славастены с Изяславой дружба близкая, вовсе не знала, на душе неприятственно стало так.
— И не дрогнула рука-то, раба безвольного убивать? — язвительная Изяслава… даже не ведала, что она такой может быть.
— Не дрогнула, — холодно ответила, пристально на Верховную ведьму глядя. — А должна была?
Презрительно усмехнувшись, Изяслава ответила:
— Должна была бы, если бы ты ведьмой была, а так… Права оказалась Славастена, не ведьма ты, и никогда ею не была.
Обидные слова, несправедливые и обидные.
И обиделась бы, да только, мелочь тут одна имелась:
— А давно ли ты ведьмой перестала быть, Изяслава? — тихо спросила я.
И побледнела Верховная, лицо белое словно полотно стало. А потому что — будь ведьмой она, она бы увидела — и правду во мне, и обиду незаслуженную, и то, что я ведьма. А раз не увидела… значит больше не ведьма.
И мне о страшном подумать пришлось — чтобы людей незамеченными в лес провести, это ведьмак нужен. А ведьмаки вид почти вымерший — ибо родиться ведьмаком невозможно, ведьмаки это мутация и сила… которую ему только ведьма может отдать!
— Кто ведьмак, Изяслава? — голос мой до шепота упал. — Кому ты силу свою отдала?
Но Верховная не ответила.
Потускнело серебряное блюдце, упало на стол и начало медленно чернеть наливное яблочко, отрезая меня от связи с ведьмами, да только — руку протянув, коснулась я плода лесной яблони, и зарумянилось яблоко вновь, засияло, силой наполненное.
— Что делать надумала? — вдруг спросил архимаг.
— Недоброе, — не знаю зачем ответила ему, могла бы и не отвечать. — Недоброе, да верное, справедливое.
Синие глаза охраняба смотрели пристально, взгляд был предостерегающим, и словно в воздухе читалось «Не лезь в это, дура». Да только проблема в том, что ведьма я. Не могу мимо несправедливости пройти, и смолчать не смогу.
А потому закрутилось вновь наливное яблочко по серебряному блюдцу, завертелось стремительно, разрывая пространство и путы магические, и от ведьмы к ведьмам понеслось истинное: «Славастена — маг, ведьмой никогда не была. Изяслава ведьмой быть перестала, силу свою ведьмаку передала, по наущению ли, или от шантажа мне не ведомо. Я, ведьма Весяна, слово мое верное, я правды требую».
И рухнуло на стол мое наливное яблочко, мертвым рухнуло. Покрылось трещинами серебряное блюдце, опустошилась душа.
Дело мое было верное, да, вот только предшествовало ему два неверных — трусливо промолчала я, в лесу Заповедном скрывшись, о том кто такова Славастена по сути, и трусливо я скрыла то, что жива. Кто знал меня, все поверили — сбежала глупая Весяна, прямо перед свадьбой своей сбежала, променяла славного могучего златоволосого мага Тиромира на слабого да неприметного Кевина, и сбежала с полюбовником аккурат перед свадьбой. Дура девка, такую глупость сморозила, и махнул на меня рукой весь ведьмовской мир. А ведь могла тогда правду сказать, могла бы. Пусть не все поверили бы, а все равно — каждая природная ведьма ощутила бы, несправедливость висит надо мной, страшная, темная, чудовищная. Ульгерда вон почувствовала, теща нашего барона, сама ко мне пришла, с избушкой помогла, слезы вытерла, а я и рада была, скрылась от всех интриг, и на душе легче стало.