Записки непутевого актера - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Долинский cтр.№ 10

Я вернулся в школу победителем и окончательно обнаглел. Когда математик Яков Моисеевич ставил мне в журнале двойку, я подходил к нему, надкусывал губу, чтобы выступила капелька крови, и ехидно спрашивал: «Хотите, чтоб я покончил с собой?» Он смотрел мне в глаза, качал головой и говорил: «Ты тот еще симулянт, Долинский, но артист из тебя получится. Так и быть, ставлю тебе тройку».

Все шло отлично. Я получил-таки аттестат зрелости, причем без выпускных экзаменов, от которых меня, понятное дело, освободили по состоянию здоровья, и неплохо выступил на чемпионате Ленинграда по вольной борьбе среди юниоров. Занял второе место. Впрочем, ниже, даже до третьего места, я опуститься не мог: в тяжелом (юниорском) весе было заявлено только двое, и я, заранее довольный результатом, в первые же секунды схватки лег под здорового малого, будущего чемпиона. Однако из вольной борьбы я все-таки кое-что вынес. Через годы, на съемках «Трех мушкетеров», я здорово злил Мишу Боярского, укладывая его на лопатки своей коронной «вертушкой».

Когда закончил школу, вернее сказать — вымучил среднее образование, на гастроли в Ленинград приехал Театр Вахтангова, и моя тетушка попросила Владимира Абрамовича Этуша глянуть на подающего надежды племянника. Комиссия из трех прекрасных актеров и педагогов — Этуша, Шлезингера и Львовой — собралась на прослушивание в номере гостиницы. Знаменитые вахтанговцы сидели рядком на диване, а я, сильно пришепетывая, читал им стихи. Потом меня выгнали за дверь, а присутствовавшему на прослушивании папе сказали: «В мальчике что — то есть, но ему нужно выправить речь».

И вот я с выстраданным аттестатом в руках отправился в Москву поступать в Щукинское училище. Чувствовал я себя вполне уверенно, поскольку выучил трогавшее меня до слез стихотворение Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины.». Как я был не прав! Это пафосное произведение до предела напичкано шипящими и свистящими согласными, что было смертельно для моего «фефекта фикции». Я еще читал, а приемная комиссия уже покатывалась со смеху. Утерев выступившие от смеха слезы, вахтанговские мэтры вынесли приговор: меня принимают, но условно. Только когда я принес справку от логопеда, что дефект речи исправим, меня зачислили в «Щуку».

В театральном училище все поначалу шло нормально, но к концу первого курса дал о себе знать рецидив моей «старой болезни». Случилась большая драка с моим участием. В той серьезной потасовке я сыграл, могу сейчас признаться, роль Яго. Предъявив двум влюбленным в одну девушку однокурсникам «платок», я спровоцировал нечто вроде дуэли. Почему я это сделал? Наверное, потому, что и сам был неравнодушен к ней. Мы заперлись в пустой аудитории, и грянул бой… Я стоял на стреме. У одного из дуэлянтов в руках оказалась плеть, потом в ход пошел и нож. Один из соперников получил легкое ранение. История, разумеется, получила огласку, и всех троих с треском выгнали с первого курса: «Станете людьми — возвращайтесь!»

Как раз в это время меня только что утвердили на роль генерала Кутайцева, завитого молоденького царедворца, в фильме «Война и мир». «Поснимаюсь, — думал я, — годик, потом Бондарчук подмахнет справку, что я хорошо работал, и вернусь в училище». Но не тут — то было.

Обожавший сына отец не меньше педагогов «Щуки» хотел сделать из меня человека, поэтому не пустил сниматься, а устроил буровым рабочим шестого разряда в геолого-геодезическую партию — прокладывать дорогу Саратов — Балашов. Ох, как я там слезами обливался! Меня одного забрасывали в выжженную степь в шесть утра с бутылкой воды и банкой тушенки. Представьте — мухи, лопата и я. Это тебе не на киношном балу кудряшками трясти, это прямо-таки «Как закалялась сталь».

Долго ли, коротко ли — срок моей перековки подошел к концу, и я, заматеревший и прожженный, вернулся домой. Впереди лето, до занятий еще оставалось время, и, чтобы я не болтался без дела, папа трудоустроил меня в электроцех Московской консерватории. Работа непыльная, в основном лампочки менять. А при столовой был кондитерский цех, где пекли чудесные пирожные. Мы с напарником повадились вырубать электропечи аккурат ко времени, когда подходила опара для булочек. В столовой возникала паника: «Мальчики, быстрее почините у нас печь!» Мы приходили, степенно осматривали ее, цокали языком, озадаченно качали головой — словом, всем своим видом демонстрировали серьезность аварии. Несчастные кондитеры были готовы на все: широким жестом нам указывалось на мешки, набитые изюмом, маком, цукатами и орехами. Отправляя в рот жменю за жменей орехов, запивая цукаты услужливо протянутым в кружке коньяком или ромом, мы великодушно врубали электричество. В знак благодарности нам разрешалось набить необъятные карманы сладкой добычей. Так продолжалось добрых три месяца.

Должен признаться, что с той благословенной поры я так больше и не переступил порога консерватории. Юноши, обдумывающие житье, не берите в этом с меня пример.

Я принес справку о своем трудовом перевоспитании, и меня восстановили в училище, снова взяли на первый курс к Анатолию Ивановичу Борисову. Пора браться за ум, решил я, и стал усердно заниматься. Первый в жизни творческий подъем сопровождался первым романом — серьезным, настоящим.

Ее звали Земфира Цахилова (корреспондентка в фильме «Два билета на дневной сеанс», жена капитана Немо в картине с Дворжецким). Талантливая, темпераментная, потрясающе красивая. «Я спустилась с гор, чтобы отдать тебе свое сердце и.» — написала она на подаренной мне фотографии.

Мы вместе ездили на практику, и этот заполненный любовью месяц я до сих пор считаю одним из самых счастливых в своей жизни. Но мы очень быстро расстались. Помню, как страдал. Затуманенными от слез глазами огляделся вокруг и увидел не менее красивую и обольстительную девушку — Валю Шендрикову. Вначале я за ней ухаживал демонстративно, чтобы показать всем, что свет вовсе не сошелся клином на Земфире, а потом увлекся и влюбился. Вскоре мы поженились. Свадьбу справляли дважды — в Ленинграде, а потом в Москве. В снятой для торжественного случая столовке нам сыпали пшеницу под ноги. Как сейчас помню, я чуть не растянулся на полу, едва не повалив невесту. Папа сидел молча в стороне и смотрел на гульбище грустными-грустными, как у мудрой черепахи Тортилы, глазами. Он видел на три метра вглубь и прекрасно понимал, что это у меня ненадолго…

Если бы папа был здоров, он бы ни за что не допустил моего раннего брака! Но в период моего женихания он лежал в больнице, у него не было сил противостоять мне. И врачи отпустили его только на полдня ко мне на свадьбу. А вскоре его состояние ухудшилось, и я провел у его постели три месяца. Научился делать массаж сердца, снимать кардиограмму, ночью мы с ним спали на соседних койках, привязанные друг к другу за руки бинтом — чтобы я проснулся, если ему вдруг станет худо. В то время в той же больнице лежал тогда мало кому известный актер Евгений Леонов. Много — много лет спустя, когда в Киевском народном суде Москвы с меня снимали судимость, туда приехал в качестве общественного защитника Евгений Павлович — мы оба тогда работали в «Ленкоме». Он сказал судье: «Я знал Володю совсем молодым человеком, когда он ухаживал за отцом в больнице. Я тогда подумал: «Вот бы дожить, чтоб мой Андрюшка подрос и стал таким же». Судимость сняли мгновенно.