Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века - читать онлайн книгу. Автор: Бенджамин Мозер cтр.№ 75

«Не думаю, что я мог бы мысленно ассоциировать мою работу с Supremes, – говорил Джонс, – Мне понравилась ее способность делать такие связи» ^[672]. В своем дневнике Зонтаг написала о том, что «Feeling (чувство) от картины Джаспера Джонса может быть похоже на The Supremes» ^[673]. Схожую мысль можно прочитать в эссе «Единая культура и новая чувствительность»:

«Если под искусством понимать форму дисциплины и программирования чувств, то чувство (или ощущение) от картины Раушенберга можно сравнить с ощущением от песни The Supremes. Элегантность фильма «Взлет и падение Легса Даймонда» Бадда Боттичера или стиль пения Дианы Ворвик можно воспринимать как что-то сложное и приятное. Это опытные профессионалы без какого-либо высокомерия» ^[674].

Этот короткий пассаж вызвал непропорционально бурную реакцию. «Леди свингует, – с уважением и некоторым ехидством писал Бенджамин ДеМотт в The New York Times Book Review. – Ей нравятся Supremes, и она знает, что такое кэмп. Она ходит на хэппенинги и не пропускает лучшие из картин про извращенный секс…» ^[675] Упоминание Supremes Зонтаг будут еще много десятилетий вспоминать в качестве доказательства ее неприязни высокой культуры («Supremes, да какого черта!» – произнес Норман Подгорец) и в качестве иллюстрации принадлежности к кругу культурных трендсеттеров, от чего она позднее отказалась. Спустя 27 лет ее друг Лэрри МакМурти защищал Зонтаг так:

«Иногда она говорит, что ей нравится рок-музыка. Действительно, в напечатанном в 65-м эссе «Единая культура и новая чувствительность» она положительно отзывается о Диане Ворвик и Supremes. Однако можно ли утверждать, что этот «интерес» она уже «забыла», если действительно забыла? Кто знает, может, она и по сей день любит Supremes» ^[676].

Если Джонсу понравилась способность Сьюзен делать такие ассоциации, то многим она не пришлась по вкусу. То, что сейчас называется культурологией, тогда находилось в зачаточном состоянии, а сложные отношения между высоким и коммерческим искусством часто воспринимали как «нивелирование». Но между постулатом Уорхола об отсутствии интерпретации и идей Джонса о невозможности интерпретации возникла Зонтаг с интересной идеей. Оказывается, можно еще быть и против интерпретации.

В Джонсе Сьюзен нашла то, что часто ценила в мужчинах, – он был хозяином и учителем, как Хатчинс в Чикагском университете, человеком, который способен указать ей правильный путь. Кох говорил, что:

«Джаспер любил доминировать, был эгоистом, считавшим, что все окружающие должны быть на вторых ролях. В общем, он вел себя как самый отпетый гетеросексуальный альфа-самец. Так что в нем она не нашла чувствительного человека, который помог бы ей расцвести. Совсем нет. Она прекрасно понимала, что Джаспер не рассматривает для себя никакого другого положения, кроме ведущего. И это ее сексуально возбуждало» ^[677].

У Сьюзен было желание подчиниться более сильному человеку, и это было важнее, чем любые сексуальные отношения между ними. Джонс был мужчиной, поэтому Сьюзен могла себе позволить в творческом и интеллектуальном смысле пойти к нему «в рабство», оставаясь при этом эмоционально равнодушной. В ее дневниках мы не находим никаких описаний душераздирающей агонии их отношений, которая всегда была с женщинами. Джаспер бросил ее так, что это могло бы разбить сердце каменной статуи. Он пригласил Зонтаг на новогоднюю вечеринку и ушел, не сказав ей ни слова, с другой женщиной. Но она даже не упомянула об этом ^[678].

Как бы там ни было, этот роман принес Сьюзен практическую выгоду. Джаспер оставил ей контракт на пентхаус, который снимал по адресу Риверсайд-драйв, дом № 340 на углу 106-й улицы. Это было светлое помещение с широкими террасами и прекрасным видом. Такое жилье было бы совершенно не по карману следующему (после Зонтаг) поколению писателей, но в то время цены были другими, и, когда Джонс съехал, Сьюзен тут же въехала в пентхаус. В квартире был всего один интерьерный недостаток: Джонс делал эскизы картин прямо на стенах. Огромное количество эскизов по всей квартире. Надо было решать, что с ними делать, и Сьюзен наняла рабочих, которые покрасили стены ^[679].

Знаковые художники 60-х – Джозеф Корнелл, Энди Уорхол и Джаспер Джонс – помогли Сьюзен но-новому взглянуть на мир и понять, что она видит. Ее собственные мысли по поводу того, что мы видим, она описала в сборнике эссе «Против интерпретации», вышедшем в январе 66-го и посвященном другому художнику – Полу Теку, которого она после его смерти назвала «самым важным человеком в моей жизни» ^[680].

В наши дни работы Корнелла, Уорхола и Джонса продаются за миллионы долларов. Но не Тека. Он делал скульптуры из свежего мяса и отрезанных конечностей, от которых так и веет хтоническим жертвоприношением. Несмотря на то что его работы можно назвать маргинальными, Зонтаг фанатично боготворила Тека, они, как и творчество Арто, были малопонятны массовому зрителю. Многие из лучших произведений Тека уже давно исчезли, и о них, как и о талантах великих танцоров прошлого, мы можем судить только по фотографиям. Для описания своих работ Тек придумал специальное слово – «инсталляция».

Тек был одним из наиболее влиятельных художников своего времени, которому это удалось. «Сейчас высокое модернистское искусство стало искусством истэблишмента, – писала Зонтаг в 1980 году. – Оказалось, что высокое модернистское искусство не было подрывным и прекрасно совмещалось с обществом потребления» ^[681]. Тек подходил к созданию живописи и скульптуры напрямую, через тело, как в танце или в музыке, что импонировало Сьюзен, которой очень хотелось выйти за пределы своей собственной головы. Тек был одним из многих геев-мужчин, с которыми она спала, при этом их дружба была самой гармоничной. Однажды Тек обвинил ее в том, что от нее «пахнет чесноком и информацией» ^[682].