– А стигма – это что?
Она развернулась. Рон полулежал, опершись на локоть, и глядел на нее задумчиво и с неподдельным любопытством. Без осуждения. Без отвращения. Сэндис приободрилась, у нее будто выросли крылья.
Коснувшись основания шеи, она провела кончиками пальцев по имени Ирета, кровью выбитому на ее коже – кровью, взятой у нее до обряда вселения, и кровью, взятой у самого Ирета после обряда.
– У каждого вассала на спине есть стигма. Благодаря ей нумен и завладевает телом одержимого. Это суть магии носконов. Больше я о ней ничего не ведаю.
– Поэтому ты и не снимала куртку?
Она кивнула.
– А можно… – стушевался Рон. – Можно мне взглянуть?
Сэндис оробела. Покосилась на дверь, в которой несколько часов назад испарился Арни. Облизала пересохшие губы. Сердце забилось учащенно и жарко. Медленно повернувшись, она расстегнула пуговицы на оборванной рубашке.
Замаранная, жесткая ткань упала на пол. Рон приглушенно вскрикнул. Она знала, что предстало перед его взором: она иногда разглядывала стигму в зеркале и видела подобные знаки на спинах друзей-вассалов. По всему позвоночнику – от бугорка у основания шеи до копчика – изгибались, поблескивая позолотой, носконские письмена шириною с мужскую ладонь. А над ними чернела узкая полоска, аккуратные небольшие носконские буквы, означающие имя Ирета.
Она накинула рубашку и застегнула пуговицы.
Когда Рон вновь обрел способность говорить, в его голосе не осталось и тени насмешки, теперь он звучал глухо и мягко.
– Это… больно?
Она оглянулась. Поймала его растерянный, беспокойный, сочувственный взгляд.
Никто никогда не спрашивал ее об этом.
Дверь приоткрылась. У Сэндис екнуло сердце. В проеме двери, сурово сдвинув брови, застыл Арни Куртц. На долю секунды Сэндис показалось, что он набросится на нее с кулаками, схватит, вышвырнет на улицу, кликнет «алых». Или даже самого Ангелика.
Но Арни посмотрел на Рона.
– Дело пахнет жареным, Комф.
– Забыл тебя предупредить, – хмыкнул Рон, не отводя глаз от Арни, – мой учитель дока подслушивать под дверью.
Сердце Сэндис камнем ухнуло куда-то в живот. Она осторожно попятилась – шаг, другой. Одно дело – признаться Рону, и совсем другое – этому незнакомцу… С ним надо держать ухо востро.
– Не бойся, Сэндис, я тебя не трону. – Арни вскинул руки, ободряюще улыбнулся и обратился к Рону: – Целезиане мало что смыслят в ведовстве, полагая его вовсе не тем, что оно есть на самом деле. Однако же магия существует, и те, кто обладает магической силой, чрезвычайно опасны. Особенно если все, что рассказала твоя подруга, действительно так.
– Ох, умеешь же ты словеса плести, аж заслушаешься.
Рон опустился на спину и зашипел от боли.
– Попридержи свой длинный язык, Рон.
– Значит, вы мне поверили? – не удержавшись, пискнула Сэндис.
– О, моя юная леди. – Арни вздернул седую бровь. – Я – великий сказитель, я пряду свои легенды, словно пряжу. Но даже мое необузданное воображение не в силах создать столь бесподобное предание, которое ты нам сейчас поведала. Должен заметить, ты очень мудро выбираешь себе друзей.
– Вы нам поможете? – Сердце Сэндис вспорхнуло и вернулось на обычное место.
– Нет-нет, – покачал головой старик. – Не я. Рон.
Сэндис недоверчиво оглядела распластавшегося на полу раненого. Арни перехватил ее взгляд.
– Отведи ее в Лилейную башню. Сегодня же, – приказал он.
– Но… – оторопела Сэндис, и горячая кровь застучала у нее в висках.
Арни успокаивающе взмахнул руками.
– Не волнуйся, Сэндис. Ты ни в чем не виновата.
– А вот целезиане иного мнения, – процедил Рон. – И в Лилейную башню ей соваться нечего.
– Мне кажется, есть намного более страшные места, куда ей не следует соваться.
Сэндис обняла себя за плечи, и все трое погрузились в долгое, неуютное молчание. Целезианство как религия играло важную роль в жизни Колинграда. Формально Сэндис также являлась целезианкой. Она, конечно, посещала собор всего раз в год, по обещанию, однако Целестиалу, хоть и была в его глазах величайшей грешницей, время от времени молилась.
– Взялся за гуж, не говори, что не дюж. – Арни наставительно ткнул в Рона пальцем. – Целезиане выступают против оккультных обрядов, однако им, как никому другому, ведомы сакральные смыслы и цели магии. А потому если кто вам и поможет, так только они.
– Если ты хочешь сказать… – зарычал Рон.
– Рон, а кто, как не он, в силах помочь твоей маме?
Рон побледнел. Взгляд Сэндис лихорадочно метался между ним и Арни, у нее даже голова закружилась. «Он? О ком они говорят?» И да, какая же она растяпа, забыла предупредить Рона, что Арни все известно про его мать – уж она, Сэндис, постаралась.
Ее так и распирало узнать, о ком шла речь, но… Она решила, что спрашивать будет бестактно.
Рон окинул Сэндис страдальческим взглядом, закрыл лицо руками.
– Ну и сукин же ты сын, Куртц.
– Стоит ли понапрасну расточать силы, утверждая очевидное, Энгел?
– Черт! Ну откуда ты знаешь? – взвыл Рон.
– От верблюда.
Арни направился к двери и бросил через плечо:
– Сэндис, приведи себя в порядок и помоги мне с обедом. Рон пусть валяется здесь, пока его маленький секрет вновь не возродится к жизни.
Раскрыв от изумления рот, Сэндис кивнула и поспешила за Арни, уповая на то, что его благодушное настроение испарится не скоро.
Вслед им понеслась изрыгаемая Роном ругань.
11
Рону не спалось. Возможно, потому, что его подстрелили. Или потому, что он целый день лежал на спине в потайной комнатенке Куртца и час за проклятущим часом пялился в деревянные рейки на потолке. Или потому, что в бедре ныла рана, а старый учитель не переставая вливал в его горло странные снадобья. Или же потому, что по улицам Дрезберга шастала оголтелая банда оккультников, жаждущих его крови.
А может, бессонница мучила его из-за откровений Сэндис или тягостных дум о матери, томящейся в одиночестве в мрачной и жуткой темнице.
Одним словом, у него было достаточно времени для раздумий, и мысли скакали и прыгали в его голове, как вытащенная на берег рыба. А перед глазами стояла обнаженная спина Сэндис. Ее… «Твердыня Господня, это ведь настоящая стигма. Огромная, врезавшаяся глубоко под кожу, пылающая расплавленным золотом. Сколько ей было, четырнадцать? Чем они наносили эту стигму? Огнем и мечом? Каленым железом? Как вообще такую адову муку вынести человеку, не говоря уже о ребенке?»