В огне революции - читать онлайн книгу. Автор: Елена Майорова cтр.№ 25

Историки советского периода замалчивали этот факт, но еще 12 октября 1917 года при образовании в столице Военно-революционного комитета (ВРК) его первым председателем был избран левый эсер, военный фельдшер Павел Лазимир. Более того, первоначально наряду с большевиками наркомами (министрами Советского правительства) были назначены семь левых эсеров. А.Л. Колегаев занимал должность наркома земледелия. Прош Прошьян возглавлял Наркомат почт и телеграфов, В.А. Карелин — Наркомат государственных имуществ, И.З. Штейнберг — Наркомат юстиции, В.Е. Трутовский — Наркомат местного самоуправления, И. Михайлов (короткое время) — Наркомат по военным и морским делам. «Наркомами без портфелей» являлись В.А. Алгасов (член коллегии НКВД) и А.И. Бриллиантов (член коллегии Наркомата финансов). Помимо них, в заседаниях правительства принимали участие члены коллегий наркоматов А.А. Шрейдер (Наркомат юстиции), Н.Н. Алексеев (Наркомат земледелия), Л.Е. Кроник (Наркомат почт и телеграфов) и некоторые другие с правом решающего голоса на заседаниях СНК.

Мария Спиридонова не стала народным комиссаром только потому, что ее работу в ЦИК эсеровское руководство посчитало более важной.

Армией и флотом бездарно командовали большевики: прапорщик Крыленко и матрос Дыбенко. Пришлось назначить главным военным специалистом советской республики левого эсера Михаила Муравьева. Заменивший его впоследствии (вместе с Подвойским) большевик Антонов-Овсеенко в своих «Записках о гражданской войне» оставил такой портрет Муравьева: «Его сухая фигура, с коротко остриженными седеющими волосами и быстрым взглядом — мне вспоминается всегда в движении, сопровождаемом звяканьем шпор. Его горячий взволнованный голос звучал приподнятыми верхними тонами. Выражался он высоким штилем, и это не было в нем напускным. Муравьев жил всегда в чаду и действовал всегда самозабвенно. В этой его горячности была его главная притягательная сила, а сила притяжения к нему солдатской массы, несомненно, была. Своим пафосом он напоминал Дон-Кихота, и того же рыцаря печального образа он напоминал своей политической беспомощностью и своим самопреклонением. Честолюбие было его подлинной натурой. Он искренне верил в свою провиденциальность, ни мало не сомневаясь в своем влиянии на окружающих, и в этом отсутствии сомнения в себе была его вторая сила… Вообще этот смелый авантюрист был крайне слабым политиком. Избыток военщины мешал ему быть таковым, а плохой политик мешал ему быть хорошим военным… Фанфаронство не покрывало в Муравьеве смелость, которая в нем бурлила…». Антонов-Овсеенко и М. Бонч-Бруевич рассказывали, что Муравьев постоянно «сорил деньгами» и «сеял разврат», окружив себя «подозрительными личностями», среди которых выделялась группа его телохранителей, не то бандитов, не то наркоманов. Да и сам Муравьев был морфинистом — «бледный, с неестественно горящими глазами на истасканном, но все еще красивом лице».

С момента образования правительственной коалиции взаимоотношения представителей двух партий в СНК были конфликтными. Н.П. Горбунов, секретарь СНК, в своих воспоминаниях отмечал, что политике большевиков в Совнаркоме левые эсеры «противопоставляли свою принципиальную установку». Они по-своему понимали, что такое трудовой народ. Это не мелкобуржуазное крестьянство с поводырем-пролетариатом, а самодостаточный крестьянин, кормящийся трудом рук своих и плодами земли, развитой квалифицированный рабочий и трудовая интеллигенция, которая также не пользуется наемным трудом. Не издевательски звучащая «прослойка», как определяли интеллигенцию марксисты, не «г… нации» как называл ее Ленин, а равноправная триада трудового народа. По воспоминаниям большевика Г. И. Оппокова (А. Ломова) в правительстве левые эсеры «изводили» Ленина «своими высокопарламентскими сравнениями и речами».

После ратификации мирного договора с Германией, в период с 18 по 23 марта 1918 года все левые эсеры-наркомы подали заявления об отставке со своих постов.

«Военный заговор» всюду мерещился большевикам, и Ленин, опасаясь влияния Муравьева в столичном гарнизоне, быстро нашел ему «архиважное задание», исполняя которое Муравьев мог сломать себе шею — подавлять на Волге контрреволюционные выступления восставших чехословаков. Одновременно Муравьев удалялся подальше от столицы, чтобы оставить левых эсеров без их главного «военного козыря».

Со всеми этими ранее широко известными, а ныне забытыми российскими политическими деятелями Маруся была либо в деловых, либо в товарищеских отношениях. Они глубоко уважали ее и безоглядно верили своему нервному, хрупкому, но такому стойкому и отважному вождю.

В конце февраля Спиридонова участвовала в ряде заседаний ВЦИК, ЦК ПЛСР, а также объединенных заседаний последнего с ЦК РСДРП(б) по вопросу о подписании Брестского мира. Ее позиция в этом вопросе совпадала с точкой зрения той части большевистского ЦК, которая поддерживала Ленина. Спиридонова полагала, что сепаратный мир пойдет на пользу мировой революции, так как «заставит массы прозреть».

Для большинства советских людей упоминание о разногласиях в среде большевиков звучат кощунственно. Они всегда представлялись неким монолитом людей и мнений, для которых не существовало иной точки зрения, кроме ленинской. На самом деле «левые коммунисты», такие как глава ВЧК Ф. Дзержинский, главный идеолог партии Н. Бухарин и другие видные представители большевистской партии, выступали за революционную войну с Германией и были готовы сместить Ленина. В окружении «железного Феликса» четко просматривался англо-французский след, а Антанта проявляла крайнюю заинтересованность в продолжение войны между Россией и Германией. Второй человек в то время после Ленина, Лев Троцкий, открыто выражал готовность принять военную помощь Антанты против Германии. Как представитель «финансового интернационала» в России, он энергично продвигал идею военно-политического союза с Антантой.

Многие партийные организации были против заключения мира, требовали формировать Красную армию и вести революционную войны в надежде на помощь поднимающегося всемирного пролетариата. Партия вышла из повиновения. Ленин остался в меньшинстве. Изобретательный Троцкий придумал формулу, которую предложил Ленину: «войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем. Если немцы не смогут двинуть против нас войска, это будет означать, что мы одержали огромную победу Если они еще смогут ударить, мы всегда успеем капитулировать».

Ленину пришлось буквально выкручивать товарищам руки, уговаривая принять тяжелейшие условия мира.

Немцы предъявили жесткие условия: линия фронта становится границей между Германией и Россией, то есть большая часть Латвии, Литвы, Польши и Белоруссии остаются под контролем Германии… При этом даже мнения большевиков разделились. Ленин был готов подписать мир на любых условиях. Троцкий не соглашался отдать немцам немалую часть России. Председатель ВЧК Феликс Дзержинский заявил, что подписание мира — полная капитуляция. Моисей Урицкий, председатель Петроградской ЧК, назвал этот мир «похабным».

Один из военных консультантов на переговорах в Брест-Литовске генерал Владимир Скалон, назначенный главой комиссии по перемирию, совершил самоубийство: во время частного совещания: он вышел в отведенную ему комнату якобы за картой и, встав перед зеркалом, застрелился. Немцы отнеслись к покойному с большим уважением. На следующий день генерал Гофман открыл переговоры, выразив соболезнования по поводу трагической гибели русского генерала. В воспоминаниях Бонч-Бруевича причиной самоубийства Скалона прямо называется душевная травма, нанесенная заносчивыми требованиями и наглым поведением немецких генералов.