Лиса в курятнике - читать онлайн книгу. Автор: Карина Демина cтр.№ 47

— Только он еще вчерась отбыл… — Руслана помогла одеться и волосы заплела в пышную легкую косу. — Сама видела, как он коня седлал…

И разом спохватилась.

Покраснела.

Верно, вспомнила, что на конюшнях здешних ей делать было совершенно нечего.

— Я… мне… там один… очень хороший… только дядюшке не говорите!

— Я-то не скажу. — Лизавета была честна, поскольку, во-первых, не имела привычки к доносительству, а во-вторых, знать не знала, где Русланиного дядюшку искать. — Только… ты осторожней, а то ведь мужчины всякие бывают…

Руслана покраснела сильнее, гуще и тихо сказала:

— Тошенька хороший… он за царевым жеребцом ходит…

Это, несомненно, было отменнейшей рекомендацией. Вот только… Лизавета глянула на девушку, упрямо поджавшую губы: без толку. Что бы ни было сказано, не поймет.

Не услышит.

А ведь и Марьяшка ее же лет, и ума у нее, тут обманываться не стоит, не больше. Даже не в уме дело, а в опыте жизненном, который самой Лизавете достался — к счастью, не той ценой, которая привела бы ее в неприличный дом, но лишь слезами горькими.

Слезы что, пролились и забылись.

А честь она сберегла.

Знать бы еще зачем. Может, позже, ставши старой девой, она еще пожалеет о том своем благоразумии, но…

— Веди уже, горе… и… будь осторожна. — Лизавета коснулась атласной ленты и вздрогнула. — Во дворце неспокойно…

Стрежницкий маялся.

Большей частью — болью. Целитель, зараза этакая, издевательски сообщил — и не скрывал удовольствия, что сказать, Стрежницкого при дворе не жаловали, — что более сильное заклинание применить никак не возможно. Контуры нарушатся, и тогда он не берет на себя ответственность за восстановление нервной ткани, которая и без того восстанавливается плохо.

Радоваться должен, что вообще живой, что пуля вошла в глаз, да в голове и застряла, видать, у Стрежницкого и вправду мозг закостенел.

И вообще, сам виноват…

Это Стрежницкий понимал, как никто другой. Предупреждали же… и Михасик, и собственное чутье подсказывало, что неладно с этой дуэлью. И спалось дурно, опять яма привиделась, только на сей раз земли поверх набросали столько, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он и очнулся ото сна растерянным, уже понимающим, что день будет на редкость поганым. Правда, оказалось, что и близко не представлял, насколько на самом деле поганым.

Сволочь.

Нет, сперва все было обыкновенно.

Холодок.

Солнышко, поднявшееся до середины Часовой башни. Соперник, с видом независимым топтавший маргаритки. Стрежницкий оценил и шерстяной костюм аглицкого кроя, и часы на цепочке…

— Опаздывать изволите. — Молодой Боровецкий часами покачал и постучал ногтем по стеклу. — Признаете поражение?

Возникло почти непреодолимое желание согласиться. Но… пусть Стрежницкий и стремился избежать ненужной дуэли — хватит, настрелялся он на своем веку, нарубился, и тошно ныне от вида крови, — но сделать это так… мигом полетят слухи.

Репутация будет порушена.

Образ…

Забыть можно про нынешний образ. При дворе простится все, кроме разве что трусости. Причем трусости исключительно вымышленной. Никто не вспомнит, что он в одиночку пробрался в осажденный Харовск, чтобы удавить градоправителя, объявившего себя главой Полномочного комитета. Или как с полусотней таких же сорвиголов охотился на Изюрском тракте, вырезая обозы бунтовщиков.

Не вспомнят ни про огненные поля под Куратом.

Ни про мертвецов на западной границе, куда и боевики соваться остерегались… Нет, все забудут, вцепятся в эту проигранную дуэль… И главное же, видел Стрежницкий шальной дурковатый взгляд, так хорошо знакомый.

Не внял предупреждению.

Счел, что справится.

Был судья.

Секунданты.

Целитель, сонно позевывающий в стороночке и позванный, полагали, исключительно для порядку. Было предложение замириться…

— Если он меня в задницу поцелует, — ответил Боровецкий и засмеялся, а Стрежницкий уловил характерный запашок одной травки.

Стоило сказать.

Будь в секундантах кто другой, он бы и сказал, остановив тем самым дуэль. Но, словно издеваясь, Боровецкий позвал Гладышевского, который Стрежницкого крепко недолюбливал. И пусть осмотр подтвердил бы правоту, но…

Что слухам до правоты?

Кольнула мыслишка: а не на это ли расчет? Мол, скажут, что побоялся? Подкупил целителя… или запугал… или еще чего сотворил, главное, что не вступил в бой, как сие положено.

Отмашка.

Беленький платочек кружится, словно лепестки ромашки… они летели тогда над водой и, казалось, вечность кружились, прежде чем коснуться темной зеленоватой глади. Воспоминание было настолько неуместным, что Стрежницкий зазевался, едва не пропустив удар.

Правда, опомнился быстро.

Нет, младший Боровецкий был неплох. И дуэлировал явно не впервые. И полагал, будто этого хватит… прежде-то хватало… скольких на тот свет отправил?

Судить Стрежницкий не пытался, поелику сам был далеко не свят. Но… не отпускало ощущение, что Боровецкий любит с противником позабавиться.

И Богдан поддался.

Изучал.

Выжидал… хотел только подрезать, успокоить на недельку-другую. На многих встречи с целителем весьма благостно действовали, разом и ясность разума возвращалась, и любовь к жизни в душе расцветала с неодолимою силой, а заодно приходило понимание, что нет развлечения глупее дуэли.

И этого бы…

Когда все пошло не так?

Боровецкий ведь повелся, поверил, что удалось подрезать соперника. И наступать стал яростнее, злее, спеша воспользоваться преимуществом.

Он и понять не успел, когда и как попался.

Просто вдруг оказался на земле с рассеченною ногой. Рана была неглубокой, Стрежницкий все ж не хотел убивать дурака, однако выглядела жутко и боль причиняла изрядную. Это он по себе знал распрекрасно.

Шрам бы остался…

Взмахнул платком судья. Секунданты бросились со своих мест, и целитель отлип от старого дуба, потянулся. К раненому он не больно спешил…

Боровецкий выл, хватаясь за ногу.

Кровь лилась.

Крови было вообще много, и вид ее заставлял секундантов морщиться. А уж Боровецкий и вовсе ошалел… ему доводилось убивать других, но никогда-то он не думал, что и сам смертен.

— Успокойся. — Стрежницкий убрал саблю и присел. — Не смертельно…

— Ты… — И без того не больно красивое лицо Боровецкого исказила гримаса ярости. — Это ты виноват… все… все должно было быть иначе… все…