Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров cтр.№ 85

Отец Григорий знал, что, попав в тюрьму, многие узники обретают веру в Бога, но он был приятно удивлен тому вниманию, с которым этот красивый юноша слушал его. И он продолжил:

— Господь обладает абсолютной истиной, и ни царские судьи, и ни сами цари, и ни первейшие мудрецы и политики не могут знать меру нашим поступкам. Всегда, без единого исключения, злодейство или просто грех не остаются без наказания. Нет, не только на том свете, но уже и на этом.

Балмашов спросил:

— Батюшка, а как же, к примеру, правители и сатрапы? Они порой заставляют страдать тысячи и миллионы людей, а сами живут в роскоши и всяческом почете!

— А разве роскошь и почет являются залогом счастья? — улыбнулся отец Григорий. — Мы ведь не можем знать о том, что царит в их душах. Может, им жизнь порой кажется страшнее смерти?

Балмашов страстно прошептал:

— А почему не прогнать такого сатрапа и в его государстве установить свободу и равноправие для всех, чтобы все стали счастливыми? Неужели надо терпеть несправедливость?

Отец Григорий возразил:

— «Претерпивый до конца да спасен будет!» И к тому же все счастливы быть не могут, ибо Господь так создал людей, что одни открыты свету и радости, другие смотрят в мрачную темноту. Этих последних ни богатства, ни почести, ни дворцы не осчастливят. Теперь много говорят о социализме. Но наивно думать, что это лекарство от бед. При социализме люди так же будут страдать, завидовать, ревновать, болеть, сидеть в тюрьмах, умирать, так же будут враждовать. Кому-то впору придется социализм, но многие станут печалиться о разрушенном капитализме. Так стоят ли жертвы ради сомнительных перемен?

— А как же жить, батюшка?! — воскликнул потрясенный Балмашов, ибо он понял, что священник говорит правду, и эта правда шла против всех его прошлых убеждений, против того, что внушали ему Чернов, Гершуни и другие революционеры.

— Надо помнить библейскую мудрость: все, что не твоя душа, — это не твое дело. Господи, пошли мне силы, чтоб их хватило себя изменить, приблизить к Богу, а где уж тут менять других людей! Один Господь ведает, кому какой мерой отмеривать. Ему отмщенье, и Он премудро каждому воздаст.

Балмашов попросил благословения, получил его и сказал, почему-то слегка покраснев:

— Отец Григорий, прошу, придите ко мне… — замялся, но справился с волнением, сказал: — Придите в мой последний час!

Он остался один и долго ходил по тюремной камере. Его душа, особо теперь восприимчивая и как никогда прежде открытая истине, была переполнена новыми впечатлениями. Да, новая истина открылась ему, и он понял, что на свете есть лишь одно, о чем надо заботиться, — собственная душа, а остальное приложится.

Государь пригласил в Царское Село товарища министра внутренних дел Плеве, которого был намерен сделать министром, и бывшего министра МВД, престарелого и искушенного в государственных делах Дурново. Государь сказал:

— Господа, в государстве растет произвол террористов. Убийство милейшего Сипягина — это вызов правительству, это вызов мне лично. Давайте вместе думать, дабы избежать новых жертв…

Гости глубокомысленно глядели в рот государя и невнятно рассуждали. Как всякие царедворцы, они были готовы руководствоваться не собственным мнением, а суждениями самого государя. Вот почему суть сказанного ими сводилась к тому, чтобы, с одной стороны, проявлять больше мягкосердия, вовсе исключить смертную казнь, как это было в старину, начиная со времен императрицы Елизаветы Петровны и до самых недавних времен. С другой стороны, убийцам нельзя давать поблажку. Но действовать надо с учетом общественного мнения, которое не на стороне правительства. Тем более что общество недовольно внутренней политикой правительства, которое якобы чрезмерно жестоко по отношению к социалистам, желающим прогрессивных перемен. Они говорили «правительство», подразумевая «государь».

Государь возразил:

— Все это так, господа! Но я слышу голоса с противоположным мнением. — Взял со стола большой лист почтовой бумаги. — Это письмо хотя и частное, но имеет прямое отношение к нашему доверительному разговору. Я решил зачитать вам фрагменты, ибо мысли эти показались мне важными. Послушайте, что мне написала добрейшая Елизавета Федоровна. Она пишет, что ее супруг, великий князь московский губернатор Сергей Александрович, не знает об этом письме. Так что и вы, сделайте одолжение, нигде не говорите о том, что услышите.

Гости согласились:

— Разумеется!

— Итак, Елизавета Федоровна пишет: «Письмо мое, может быть, будет нелогичное и чересчур женское, но я знаю мнение других и многое слышу, а так как мы немало узнаем от людей, глубоко преданных, опытных и любящих своего Государя и страну, я подумала, кто знает, в трудное время даже женщина может быть полезной, почему бы не поговорить с тобой откровенно. Дорогой Ники, ради Бога, будь теперь энергичнее, ведь может случиться еще не одна смерть — положи конец этому террору, — прости, что я пишу прямо, без обиняков, и это выглядит так, будто я тебе что-то диктую, я не жду, что ты поступишь, как я скажу. Я говорю только на случай, если эти мысли будут тебе полезны. Я могла бы прямо предложить тебе нового министра, ведь каждый день промедления наносит вред — почему бы не Плеве, у него есть опыт, и он честен». — Государь поднял вверх палец. — Вот, самое главное! «Не будь так мягок — все думают, что ты колеблешься и проявляешь слабость, о тебе больше не говорят, как о человеке добром, от этого особенно горько моему сердцу».

Государь выпил немного нарзана, снова взглядом отыскал самое важное и продолжил чтение: «О, разве действительно невозможно судить этих скотов военно-полевым судом? Пусть вся Россия узнает, что такие преступления караются смертью, — если хотят отмены смертной казни, пусть прежде всего убийцы не убивают, чем больше смертных приговоров, тем меньше убийц — отчего ты не посоветуешься с умными людьми, которые верно тебе служат, — Плеве и другими».

Государь отложил в сторону письмо и вопросительно взглянул на собеседников:

— Вот, советуюсь с «умными людьми», а они полагают, что к преступникам надо относиться еще мягче.

Совет еще продолжался почти час, но мудрые царедворцы старались больше угодить государю, нежели предложить что-нибудь толковое. Когда пришла пора расходиться, государь сказал:

— Господа, теперь об убийце Сипягина. Вы знаете, как мне ненавистны казни. И в то же время отправить убийцу в Сибирь все равно что отпустить его на все четыре стороны. Ведь охрана ссыльнокаторжных поставлена так, что бегут из Сибири в Европу все желающие. Как быть с убийцей Балмашовым?

Плеве улыбнулся:

— А это как в сказке: «Казнить нельзя помиловать»!

Дурново заметил:

— Если напишет на высочайшее имя просьбу о помиловании, тогда простить, не вешать, а если станет коснеть в злодействе — тогда уж того. — Сделал выразительное движение руками вокруг шеи.