— Нет, я этого не скажу, — покачал головой следователь. — Ты сам-то видел этого типа?
— Нет, но его, разумеется, видели в издательстве, когда он приносил рукопись.
— Давно это было?
— Недели две назад.
— Едем туда! — скомандовал Гурский, поднимаясь с места и надевая пальто.
По дороге Кутайсов продолжал болтать без умолку, то пытаясь заинтересовать следователя достоинствами романа: «А ей-богу, неплохая вещица, да и написана складно», то стараясь разузнать дальнейший план действий. Однако Макар Александрович сосредоточенно отмалчивался и заговорил, только оказавшись перед конторкой секретаря.
— Вам знаком этот господин? — спросил Гурский, показывая рисунок младшей из сестёр Рогожиных.
— Да, знаком, — прищурился тот. — Недавно он принёс рукопись и изъявил настойчивое желание отдать её лично Алексею Сергеевичу. Я не стал спорить, поскольку среди самодеятельных авторов полно неуравновешенных типов, от которых неизвестно чего можно ожидать...
Макар Александрович шумно вздохнул и прошёл к Субботину. Журналист следовал за ним по пятам, попутно раскланиваясь со знакомыми сотрудниками.
Следователь и издатель были давно знакомы, поэтому дружески поздоровались. Зная слабость Гурского к хорошим сигарам, Алексей Сергеевич сразу же указал рукой на стоявший перед ним ящичек.
— Прошу вас, Макар Александрович.
— Увы, некогда. — Следователь показал рисунок издателю и повторил свой вопрос: — Вы помните этого типа?
— А, потомок генерала Моро, — нацепив пенсне и внимательно вглядевшись, протянул Субботин, — физиономия весьма запоминающаяся, да и сходство схвачено верно. Неужели это вы рисовали? Однако почему тут подписаны инициалы «П.Д.»? По-моему, этого господина звали несколько иначе...
— Когда он должен появиться у вас снова? — требовательно поинтересовался Гурский, опираясь обеими руками на стол и глядя на издателя сверху вниз.
— Да в любой момент может появиться, — благодушно махнул тот, — ведь назначенные две недели уже истекли и рецензия на его роман готова.
— Дайте же и мне наконец взглянуть на этого типа! неожиданно взмолился Кутайсов, протягивая руку за рисунком. — Ух, чёрт, ну и рожа!
Глава 22
ПОБЕГ
«“...Однако союз свободных личностей может оказаться столь же всемогущ, как и олимпийские боги"».
Как замечательно и, главное, верно сказано! А ведь и несчастный Столыпин, убитый на моих глазах, тоже пытался создать из стадных, общинных существ, которыми до сих пор являются наши крестьяне, именно свободных и обладающих чувством собственного достоинства личностей, которые если и способны пожертвовать толикой своей свободы, то лишь на добровольной основе.
Но, увы, ему не дали этого сделать, причём главной помехой оказался не злосчастный вскоре повешенный убийца, а вся тысячелетняя история России. Эта история является настолько рабской, что даже такие выражения, как «в тяжёлой борьбе русский народ отстоял свою свободу и независимость», которыми в канун столетнего юбилея Отечественной войны двенадцатого года полны все наши газеты, выглядят полнейшим абсурдом. Какая там свобода, когда племя рабой под руководством господ отстояло право на домашнее, а не чужеземное рабство!
Но как же безумно жаль, что эти недотёпы из Охранного отделения, допустившие к Петру Аркадьевичу убийцу, не позволили мне помочь нашему великому премьеру своим «витафором»! Кто знает, что было бы дальше, если б моё средство подействовало и Столыпин бы остался жив...»
Задумавшийся Филипп хотел было вернуться к докладу профессора Ферингтона, опубликованному в последнем выпуске «Логоса», когда в его комнату бесшумно проник Николишин. После того как Филипп дал честное слово Мореву, что не повторит попытки самоубийства, его оставили одного — и это оказалось большим облегчением, поскольку постоянно видеть пред собою осточертевшую физиономию одного из охранников становилось совершенно невыносимо. Тем более что и Дмитрий, и Иван изнывали от безделья, и потому всячески хамили своему пленнику или досаждали ему мелкими пакостями.
У появившегося перед ним Николишина был откровенно заискивающий вид, и это сразу насторожило Филиппа. В своё время, когда они ещё вместе ухаживали за сёстрами Рогожиными, Семён откровенно лебезил перед Богомиловым и даже предоставил ему право выбора — кто за какой из сестёр будет ухаживать. При этом, как вскоре выяснилось, сам он робел от самоуверенной красавицы Ольги и предпочёл бы ей скромную очаровательницу Елену. Через какое-то время, когда Филипп уже обручился с младшей из сестёр Рогожиных, Николишин дозавидовался до откровенной ненависти к своему удачливому напарнику. Стоило ли удивляться тому, что именно Семён принимал самое активное участие в похищении Богомилова!
В тот достопамятный день Мария Мальцева позвонила в ресторан «Флоренция» и сообщила Филиппу, что во время прогулки с Еленой случился глубокий обморок и сейчас его жена находится на одной из дач Крестовского острова. Он был так взволнован, что выскочил из ресторана, забыв проститься с Сечниковым, ожидавшим его в обеденном зале. Филипп сел в пролётку, ничуть не удивившись тому, что ею управлял Николишин, и, всячески поторапливая Семёна, прикатил в собственную тюрьму!
И вот теперь, спустя две недели безумно надоевшего заточения, физиономия одного из его тюремщиков вновь приобрела первоначально заискивающее выражение! Это заинтриговало Филиппа и даже внушило ему слабую надежду на благоприятную перемену участи, однако он постарался не выдать своих чувств и как можно холоднее спросил:
— Чего тебе?
— Не сердись, Филипп Игоревич, — тихо отвечал тот, подходя ближе, — знаю, брат, как виноват перед тобою, и поверь, что сам об этом жалею...
— Если ты хочешь исповедаться и получить отпущение грехов, то обратился явно не по адресу. Убирайся, Сенька, видеть тебя не могу!
— Да погоди ты, послушай! — горячо зашептал Николишин, присаживаясь на край стула. — Сбежать хочешь?
— Что? Ты это серьёзно?
— Серьёзней некуда... Француза сегодня нет, где-то в городе задержался, а эти два м...ка хлещут водку, не переставая, и вскоре непременно захрапят.
От самого Николишина тоже изрядно несло спиртным, однако именно это позволило Филиппу с доверием отнестись к его словам. Он хорошо знал, что подвыпивший Семён становился непредсказуемым и неуправляемым, однако был совершенно не способен хитрить или обманывать.
— А чего ради ты вздумал мне помочь? — поинтересовался он, всей душой желая поскорее развеять остатки сомнений. — Неужто мести Фран... то есть Морева не боишься?
— В том-то и дело, брат, что боюсь, да ещё как боюсь! — горячо выдохнул Николишин. — Это же такой деятель, что ого-го! Вулкан, а не человек!
— Не понял... Ты его боишься, но предлагаешь бежать? А представляешь, как он взбеленится?