Тора хватает мой локоть. Паникует — сегодня мы без брони.
— Сыграем в прятки? Вы же любите прятки, да? А мне надоело… Надоело искать вас.
Он расправляет плечи. Солдат недоделанный. Ухмыляется — мы на его территории.
— Прячемся по правилам: от нашей улицы до вашего любимого холма.
— А если мы не согласны? — сглатываю я.
— Вчера, когда вы ворковали в гостях у Ворона, — дурацкое имя! — я снял вас на видео. Все-все снял. И как вы общаетесь со стеной. И как гладите пол, чтобы воображаемый друг не плакал. Какое горе, у него отвалилась оконная рама! Я включу эту запись вашим родителям. Интересно, как они отреагируют?
Тора сжимает кулаки и, не сводя с Пашки взгляда, цедит:
— Откажись, Захар.
Но я не могу. Ее предки не шарахаются от нашего «не так». Мои — борются до сих пор и в особо тяжелых случаях пихают мне в глотку пилюли.
— Нет, давай сыграем. Почему бы и нет?
Мы же нормальные.
— Ладно, — неожиданно быстро уступает Тора. — Кто считает?
На лице Пашки змеится усмешка. Его светлые волосы торчат, как бы он их ни прилизывал. Под губой — ссадина — очередной подарок от Ворона.
— Ты. — Он толкает меня в грудь. — А мы с твоей подругой спрячемся. Спорим, не найдешь?
Я кошусь на Тору, и она отдает мне орехи.
— Потом доедим.
— Может, будешь считать? — предлагаю я.
— Да не боись, не обижу я ее. Это ведь просто прятки. — Пашка подходит ко мне вплотную. — Считай до ста.
Я отворачиваюсь к морю. Сегодня шторм. Из-за ветра я не слышу шагов, но всем телом чувствую, что мой враг уводит Хлопушку подальше от меня.
Раз.
Два.
Три.
Море интроверт. Оно не любит людей, а мы его имеем с утра до вечера. Миллионы постилок облепливают пляжи, миллионы тел купаются в пене, миллионы трупов покоятся на дне.
Шестнадцать.
Семнадцать.
Восемнадцать.
Я бы не хотел быть морем. А впрочем, разницы — никакой.
Тридцать.
Сорок.
Пятьдесят.
Если вылить в море канистру молока, оно не перекрасится в белый. Если добавить пятьдесят литров крови, оно не покраснеет.
У моря нет отпечатков пальцев. Оно умеет прятать трупы — его не арестуют.
Шестьдесят.
Семьдесят.
Восемьдесят.
Ты заболело, море. С тобой что-то не так. Запишись к врачу, тебе нужно удалить фантазию.
Я не досчитываю до ста. Убеждаю себя, что Пашка не затянул бы Тору в воду. Он псих, но проблем себе не ищет. Нет, он бы не утопил Хлопушку.
Я несусь в поселок. У меня есть преимущество — дома?. Я мысленно обращаюсь к ним.
Где они?
Громче всех визжит мой родной Воробей:
— К лесу! Они пошли к лесу!
Я пересекаю улицу, мчусь мимо покосившихся хижин и взбираюсь на холм. Ворон возвышается надо мной покореженным скелетом. Сердце барабанит по ребрам. Профессиональный боксер, не иначе.
Я спрашиваю у дома:
— Где?
А он отвечает:
— В лесу.
Дурак.
Идиот.
Псих.
Зачем, зачем я клюнул на байки о камере? Что, если Пашка обидит Тору? Побьет? Отомстит за наши встречи?
Кусты впиваются в голени колючками, деревья изгибаются лабиринтами, лес недовольно шуршит. Он не желает меня принимать.
Зато этого ублюдка принял.
Я выбегаю на поляну, заросшую травой по колено. Солнце ныряет за горизонт. Фантазия тщательно прорисовывает тысячи вариантов, где побеждает он.
Успокоиться и найди их, пока не стемнело, — ничего сложного.
Абсолютно.
Абсолютно.
Абсолютно.
Абсол…
Треск веток режет слух. Я карабкаюсь по нему, как по спасательному канату. Тени пляшут передо мной, столбы деревьев подозрительно напоминают монстров с картин психиатра.
Я стараюсь двигаться тихо. Нет. Их нигде нет.
Кажется, я окончательно свихнулся. Самое время навестить доктора.
Или…
Я натыкаюсь на них возле вековой сосны и прячусь за дуб. Они не видят меня, шепчутся. Ни черта не слышно. Пашка держит Тору за локоть и морщится.
Зря я боялся. Мой враг не таскает Хлопушку за волосы. Не толкает ее и не бьет коленом в живот. Не угрожает ножом и не заламывает руки. Я все придумал.
Пора мне удалить фантазию.
Я напрягаю слух.
— Обещай, — чеканит Тора.
Пашка склоняется над ней, высокий, как фонарный столб, ухмыляется.
— Договор.
— Обещай!
— Обещаю.
Я выхожу из-за дуба. Они вздрагивают и с ужасом пялятся на меня. Парочка. Голубки облезшие. Как же бесит!
— Что вы здесь делаете? — хмурюсь я, и за то, что осмелился спросить, ненавижу себя больше, чем Пашку.
— Тебя ждем, — пожимает плечами Тора.
— Но ты бы не сильно расстроилась, если бы я не пришел, да?
— Захар, ты чего?
Тора порывается меня обнять, но я показываю Пашке средний палец и несусь прочь из леса. Быстрее, быстрее от мини-девочки. Она не моя.
Поселок растворяется во тьме.
Добравшись до Ворона, я бросаю кулак в дверь и сажусь на пыльное крыльцо. Глажу перила.
Дом колет меня занозами и спрашивает:
— Что произошло?
А я отвечаю:
— Он выиграл.
Ворон умолкает, и я ему благодарен. Мне срочно нужно что-нибудь сломать. К примеру, шею одного придурка.
Но… Где-то за ребрами клубится сомнение. Что, если я неправ?
Они могли говорить о чем угодно.
Кретин.
Ты опять обидел Тору. А сам боялся, что ее обидит Пашка.
— Можно?
В свете луны появляется родной силуэт. Хлопушка. На ее месте я бы дал мне пощечину и убежал бы домой.
— Я здесь не хозяин.
Неохотно подвигаюсь. Тора опускается и толкает меня в плечо.
— Ты чего надулся? Ревнуешь?
— Ты болтала с этим козлом, как с закадычным другом!
— Пора прекращать детскую вражду.
Да чтоб тебя!
Лицо горит, плавится. Я беру Тору за подбородок, и она закусывает губу. Боится. Того ублюдка не боялась, а от моего прикосновения едва не визжит. Дуреха.