Темные небеса - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Столяров cтр.№ 56

– Что вы имеете в виду, доктор? Какой карантин?..

И доктор Менгеле, между прочим защитный костюм не снявший, визгливо-радостно мне объяснил, что поскольку существует опасность заражения биосферы Земли вирусами и микробами, занесенными мною из Купола, то принято решение о полной биологической изоляции контактера, до тех пор пока специалисты не убедятся, что он никакой инфекционной опасности для человечества не представляет.

– Так что некоторое время будете находиться здесь.

И сквозь стекло шлема было заметно, как он растянул резиновую улыбку к ушам.

Все это, конечно, была полная чушь. Еще до того, как начались с арконцами первые «физические» контакты, Виллем, отвечая на аналогичный вопрос, подчеркнул, что и он сам, и все содержимое Купола полностью адаптировано к земной биосфере. Генетическое заражение Земли инопланетным материалом исключено, никаких медицинских мер по защите можно не принимать.

Собственно, это подтверждалось и самими переговорами: за три месяца, которые протекли с их начала, ни малейших намеков на «внеземные инфекции» обнаружено не было. Пробы воздуха неизменно давали отрицательный результат. Члены экспертных групп подвергались регулярным осмотрам, ни один из них не выявил ничего подозрительного.

И, между прочим, сам доктор Менгеле уже через сутки защитный костюм с себя снял, торжественно объявив, что первичные анализы на чужеродные белки или гены оказались полностью отрицательными.

– Что, впрочем, ничего не значит, – по-мальчишески глуповато хихикнув, добавил он. – Могло иметь место внедрение чужеродных скриптов в ваш генотип или локальная трансформация нейронов головного мозга. Требуются очень объемные дополнительные исследования.

От радости он чуть ли не пританцовывал. И если перевести его слова на понятный язык, то означали они, что скоро меня отсюда не выпустят.

Окончательно я убедился в этом на следующий день, представ перед особой комиссией, которую сформировал ДЕКОН.

Здесь, мне кажется, надо кое-что пояснить. Я, разумеется, даже не пытался просканировать членов комиссии через свой экстрасенсорный канал. Риск был слишком велик. Среди них вполне мог присутствовать скрытый эмпат, я был бы раскрыт, и это могло бы иметь для меня неприятные и непредсказуемые последствия. Однако члены комиссии, видимо, пребывали в таком внутреннем напряжении, в них кипели такие эмоции, отформатированные к тому же по определенному вектору, что весь этот контент просачивался в меня и помимо моих намерений, и безо всяких усилий с моей стороны.

В общем, к концу первых суток допроса, который официально был назван политкорректным термином «собеседование», мне стало ясно, что все две недели (точнее – семнадцать дней), пока я находился в арконском Куполе, шла яростная, но скрытая от внешних глаз битва и в самом ДЕКОНе, и на двусторонних политических переговорах, и в высоких кабинетах ООН: кто будет распоряжаться таким ценным источником информации, каковым я, по их мнению, теперь являлся. Кто будет его (то есть меня) контролировать? Кто снимет сливки с того, что я, по их мнению, знал? Теоретически российское правительство могло меня отозвать и заменить любым другим экспертом по своему выбору. Такое право у него формально существовало. Практически же было понятно, что воспользоваться этим правом ему никто не позволит. Это означало бы – дать явное информационное преимущество одной из стран. Да я и сам, признаюсь, этого не хотел. Ведь немедленно упекут в какую-нибудь тайную лабораторию, упрячут в хищных недрах спецслужб, выжмут, выкрутят так, что от меня останется лишь скомканная человеческая оболочка. Имея же дело с комиссией, с совокупностью разнонаправленных интересов, я обретал и определенные гарантии безопасности, и свободу маневра.

Конечно, с комиссией тоже было не просто. Возглавляла ее профессор Хайма ван Брюгманс, запомнившаяся мне еще с первых наших дискуссий: мятое, тяжеловесное, будто из теста вылепленное лицо, над ним – нелепые, как у девочки, светлые, тугие кудряшки. Ничего женского – полнотелое воплощение чиновничества, упакованное в синий брючный костюм. Она сразу же предъявила мне ряд претензий, прозвучавших как настоящие обвинения. Почему, имея работающий сотовый телефон, вы не сделали ни фотографий внутренних помещений Купола, ни фотографий арконской аппаратуры, ни видеозаписей разговоров с Виллемом? Почему вы не зафиксировали карты звездного неба той части Вселенной, откуда пришли арконцы? Неужели вы не понимаете, какая это ценная информация? Почему вы не взяли проб воздуха из атмосферы под Куполом и каких-либо образцов арконских материалов, в частности пищевых, с которыми соприкасались? Это помогло бы нам разрешить ряд спорных вопросов. Почему вы уверены, что арконцы не модифицировали ваше сознание? Почему в беседах с представителем арконской цивилизации вы не затронули таких-то и таких-то проблем?..

Под ее бронепрожигающим взглядом я чувствовал себя, как грешник на раскаленной сковороде. Она заставила меня подробно нарисовать и саркофаг, и гостиную, детально изобразить каждый предмет, который я там наблюдал, сделать схему звездного арконского неба, набросать такой же подробный портрет робота Си-Три и т. д. и т. п. Не представляю, какую информацию можно было отсюда извлечь, художник из меня был еще тот. А что касается наших бесед с Виллемом, то каждый такой разговор мне пришлось, напрягая извилины, пересказывать по несколько раз. Далее варианты сопоставлялись, корректировались, дополнялись, снабжались пространными примечаниями, которые, в свою очередь, тоже требовалось корректировать и дополнять. Масса документов вспухала с эпидемической быстротой. Думаю, что к концу нашего «собеседования» она приняла совершенно неудобочитаемый вид.

Камнем преткновения, разумеется, стал вопрос о моей человеческой аутентичности. Являюсь ли я той же личностью, что и месяц назад, или во мне есть нечто такое, о чем я сам даже не подозреваю? Как без обиняков выразилась мадам ван Брюгманс, не заложена ли во мне программа, которая может угрожать всему человечеству?

Говоря проще, зомбировали меня или нет?

Мадам ван Брюгманс настаивала, что как гражданин планеты Земля, как человек, принадлежащий к суверенному виду хомо сапиенс, я просто обязан развеять все сомнения по данной теме, развеять их немедленно, окончательно и, по возможности, навсегда. Короче, мне предлагалось пройти обследование на полиграфе, на «детекторе лжи» самой последней модели (такой полиграф готово было предоставить в наше распоряжение правительство США), а после того – беседу с применением специальных фармакологических средств, которые по-простому, в народе, именуются «таблетками правды». Я, разумеется, категорически против этого возражал. И дело здесь заключалось не только в том, что я пока придерживал информацию о надвигающейся катастрофе, но и в том еще, что мне была отвратительна сама мысль, что меня выпотрошат как цыпленка. В жизненной изнанке любого человека неизбежно накапливается грязь, и я вовсе не хотел предъявлять ее на всеобщее обозрение.

Спасал меня, как ни странно, сам бюрократический механизм «собеседования». Бюрократией, этим социальным феноменом, я заинтересовался еще несколько лет назад, рассматривая ее как внутреннюю формализацию власти, и уже тогда отчетливо понял, что никакие эмоции не могут на этот механизм повлиять. Кричи не кричи, возмущайся не возмущайся, хоть удавись, хоть бейся об стену башкой, ему все равно, шестеренки его так и будут равнодушно отщелкивать один зубец за другим. Сила бюрократии в безликой механистичности, с которой она расчленяет мир, превращая его в набор схоластических правил, значит, и отвечать ей следует такими же механистическими, формальными средствами. Проскочить между шестеренками можно, только двигаясь вместе с ними, по тем же осям, обращая эту механистичность против нее же самой. И потому никакого гнева или раздражения я на «собеседованиях» не выказывал, ничего не требовал, даже голоса ни на йоту не повышал, напротив демонстрировал прямо-таки идиотическую готовность ответить честно, искренне и подробно на любой вопрос, который мне задавали, а при каждой попытке мадам ван Брюгманс серьезно надавить на меня с таким же идиотическим упорством подавал официальный протест. И Андрон Лавенков, который, естественно, тоже был членом комиссии, аналогичным скучным, казенным голосом немедленно добавлял, что он как представитель России этот протест поддерживает. Судя по всему, он такое мое поведение одобрял. В общем, мы втянулись в изматывающую позиционную битву, где ни одна из сторон не могла прорвать фронт противника. Результатом данного коловращения являлись лишь кипы бумаг, не содержащие в себе ни капли здравого смысла.