Людвиг Витгенштейн. Долг гения - читать онлайн книгу. Автор: Рэй Монк cтр.№ 18

Помимо участия в этих экспериментах два или три раза в неделю, Пинсент встречался с Витгенштейном (до того как тот пригласил его провести каникулы вместе) на вечерних сквошах Рассела по четвергам. После одного из таких вечеров, 30 мая, он сообщил, что считает Витгенштейна «очень забавным»:

Но лишь после неожиданного приглашения Витгенштейна они стали сближаться. На следующий день они вместе посетили концерт, после которого пошли в комнаты Витгенштейна, где проговорили до половины двенадцатого. Витгенштейн «разговорился и многое о себе рассказал». Он признался Пинсенту, что благословение Рассела заниматься философией спасло его после девяти лет одиночества и страданий с порывами к самоубийству. Пинсент добавляет:

После этого Витгенштейн и Пинсент часто виделись, ходили на концерты в музыкальный клуб Кембриджа, обедали в Союзе и пили друг у друга чай. Витгенштейн даже посещал службы в часовне колледжа специально для того, чтобы услышать, как Пинсент читает Писание.

Несмотря на отношение к христианам, ранее охарактеризованное Расселом как «ужасное», эта уступка не так уж и противоречит его характеру, как могло бы показаться. Почти в это же время он удивил Рассела, неожиданно признавшись, как восхищается цитатой: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» ^[99]

Выраженный здесь стоицизм перекликается с тем, о чем позже Витгенштейн говорил Норману Малкольму. На каникулах в Вене его презрительное отношение к религии изменилось после того, как он посетил постановку пьесы Die Kreuzelschreiber («Неграмотные просители») австрийского драматурга и романиста Людвига Анценгрубера ^[101]. Это посредственная драма, но в ней один из персонажей выражает следующую мысль: не важно, что происходит в мире, ведь с ним самим ничего плохого не происходит. Он не зависит от судьбы и обстоятельств. Эта стоическая идея невероятно потрясла Витгенштейна; как он признался Малкольму, он впервые познал возможности религии.

Всю оставшуюся жизнь он рассматривал ощущение «абсолютной безопасности» как хрестоматийный пример религиозного опыта. Через несколько месяцев после разговора с Расселом, упомянутого выше, мы обнаруживаем, что Витгенштейн читает «Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса и говорит Расселу:

Через два дня после разговора о потере и сохранении души Рассел с Витгенштейном снова поспорили, и между их этическими взглядами обнаружилась глубокая разница. Они обсуждали «Дэвида Копперфилда» Чарльза Диккенса. Витгенштейн утверждал, что Копперфилд неправ, поссорившись со Стирфортом, чтобы убежать с малюткой Эмили. Рассел ответил, что в тех же обстоятельствах он бы сделал то же самое. Витгенштейн «глубоко огорчился и отказывался верить в это; он полагал, что всегда следует хранить верность своим друзьям и продолжать их любить» ^[103].

Рассел тогда спросил его, как бы он себя почувствовал, если бы женился на женщине и она сбежала к другому:

«Я думаю, он страстно предан мне, — добавил Рассел. — Любая разница во взглядах причиняет ему огромную боль. Я увлечен им тоже, конечно, но для меня это не так важно, как для него, — благодаря тебе».

Кажется, Рассел не торопился признать, что разница в их взглядах принципиальна для Витгенштейна, потому что касалась тем, имеющих для него фундаментальное значение. Не торопился он признать и то, что внимание Витгенштейна к личной целостности (и в вышеупомянутом случае верности) вовсе не противостояло нравственности, а составляло другую нравственность. Это типично для их диаметрально противоположных взглядов. Например, Рассел даже в этот самосозерцательный период думает, что сохранение души зависит от «великой цели, которой остаешься верен» — он ищет поддержку вовне. Витгенштейн же упрямо настаивает, что оставаться невинным зависит полностью от самого себя — от внутренних качеств. Если душа чиста (а предательство друга, в частности, может сделать ее нечистой), то не важно, что случается «вовне», и даже если жена уйдет с другим, ничего не может случиться с ним самим. Так что следует беспокоиться не о внешних материях, а только о себе самом. Sorge, которая мешает предстать перед миром хладнокровно — вот о чем стоит беспокоиться больше, чем о любой неудаче, которая может случиться с кем-то из-за чьих-то действий.