— Мне заплатили, — в эту ночь мне не хотелось ей врать.
— Заплатили? Такие деньги? Квартиру ты тоже купил на эти
деньги? Я не видела у тебя никаких акций.
— Да. И квартиру — тоже.
— Я могу быть уверена, что ты не сделал ничего такого, о чем
мне даже страшно подумать?
— Можешь. Я не сделал ничего плохо. Я завтра улечу в Европу.
— Это срочно, — поняла мать.
— Очень. — Я не стал ей говорить, куда именно я собираюсь
лететь. Ей не нужно этого знать, а мне будет спокойнее, что она ничего не
знает.
— Когда ты вернешься?
— Я не знаю. — Лицо матери стало каменной маской. Она
понимала гораздо больше, чем я думал. — Я действительно не знаю, — сказал я и
мучительно закашлялся.
— Ты серьезно болен, — она уже не спрашивала, она
утверждала.
— Да, — честно признался я, — может быть, мне удастся там
показаться врачам.
— Зачем ты хочешь уехать? Это как-то связано с теми
деньгами, которые ты получил?
— С ними тоже. Послушай, мама, когда мы сюда переезжали, я
тебе говорил, что у нас могут быть некоторые трудности, а потом все
нормализуется.
Но все получилось немного по-другому. Я тебе ничего не
говорил о своей болезни.
Сегодня я тебе могу сказать. Я болен. Очень серьезно болен.
— Я знаю, — сказала она, глядя мне в глаза, — я уже давно
все знаю. И не только от друга Илзе.
— Врачи считают, что мне уже нельзя помочь. — В эту ночь мне
нужно было забыть о жалости, забыть о своих чувствах, иначе я не смог бы ей
ничего рассказать.
Она молчала. Я не представляю себе, как она смогла это
выдержать. Я понимал, какую боль я ей причиняю. Но я обязан был сказать все. В
нашем последнем разговоре.
— Может быть, лучше отдать эти деньги на твою операцию? —
спросила она.
— Нет. Во-первых, их не хватит. А во-вторых, уже поздно, —
безжалостно ответил я, — ничем помочь уже невозможно. И поэтому я купил
квартиру на твое имя. Можешь ее сдавать и жить на эти деньги. В немецком банке
я открою счет на имя Илзе. И сообщу вам номер счета. Ты будешь ее доверителем.
Я думаю, туда тоже поступят деньги. Пока не знаю, сколько. Пять тысяч. Или
десять.
— Когда ты вернешься? — снова спросила она.
— Не знаю. Я могу не вернуться вообще. Обещаю тебе, что я не
сделаю ничего плохого. Но боюсь, что меня могут использовать. И поэтому не могу
сказать тебе ничего определенного. Поэтому я и купил для вас квартиру. Извини,
что не могу больше ничего для вас сделать. Илзе уже взрослая, она сама о себе
позаботится, и о тебе, если понадобится.
И тут моя мама заплакала. Беззвучно, горестно. Первый раз в
жизни. Я не видел ее плачущей даже тогда, когда умер отец. Тогда она держалась,
чтобы не показать нам своего горя. Сейчас она сидела передо мной и молча
плакала. Будь проклята моя жизнь! Что я мог ей сказать? И что я мог сделать?
Победить свою проклятую болезнь? Вернуть деньги и остаться умирать с голоду
вместе с матерью и дочерью? Что я должен был делать?
Нас все время учили, что социализм лучше капитализма. Но это
были одни слова. Дешевая пропаганда. И как мы смеялись над собственными
идеологическими лозунгами. Как мы над ними издевались. Мы выезжали на Запад и
видели, что там люди живут гораздо лучше. Там было изобилие в магазинах, там
ходили счастливые, улыбающиеся люди, там было все, а у нас — масло и водка по
талонам и в парткомах — кретины и карьеристы.
Нам тогда казалось, что стоит убрать эту дурацкую систему,
унижающую человека, и мы заживем прекрасно. Откуда нам было знать, что власть
грязных денег ничуть не лучше власти любого государства. Но при социализме я
мог все же надеяться, что после моей смерти мать и дочь будут получать
приличную пенсию, а дочь закончит школу и поступит в институт. Конечно, им
пришлось бы нелегко, но они бы жили. Сносно жили. А сейчас? Не будь этих
чертовых денег, их бы ждало нищенское существование на пенсию моей матери.
Да, «постсоветский» капитализм не принес нам никакого
облегчения.
Кто-то сказал великую фразу: «Все, что нам говорили про
социализм, было ложью, все, что нам говорили про капитализм, оказалось
правдой». С другой стороны, никто не виноват, что все так случилось в нашей
семье. Моя болезнь, моя неудачная судьба, исковерканная личная жизнь. По
большому счету, мне в конце жизни даже повезло. Удалось найти полковника
Кочиевского, моего «благодетеля», давшего неожиданный шанс решить как-то наши
проблемы. Я смотрел, как плачет моя мать, и молчал. Мы оба боялись разбудить
Илзе.
— Ты можешь продать обе квартиры и вернуться в Ригу, к
сестре, — предложил я матери, — только не доверяй маклерам. Лучше переведи
деньги через солидную фирму или банк. Они помогут тебе купить домик в Риге.
Этих денег хватит на неплохой дом.
Она вытерла слезы. Посмотрела мне в глаза.
— Когда ты родился, Эдгар, — сказала она, — я чуть не
умерла. Сегодня я первый раз в жизни пожалела, что тогда осталась жива.
— Не говори так, мама.
— Я очень переживала тогда из-за твоего отца. От него не
было никаких вестей. Может, это сказалось на твоей нервной системе?
— Нет, — улыбнулся я, — врачи считают, что я много курил.
Это наказание за мое легкомыслие и несдержанность.
— Ты очень похож на отца, — вздохнула мать. — Мне казалось,
что ты будешь его продолжением. Я так хотела, чтобы у тебя тоже был сын. Но
Илзе похожа на вас обоих.
— Ты ей ничего не говори, — попросил я мать, — может, еще
все кончится хорошо и я вернусь.
Она всегда чувствовала малейшую фальшивую ноту в моих
словах. И теперь она медленно покачала головой:
— Ты говоришь мне не правду. Я наклоняю голову, беру ее руки
в свои и замечаю, как сам начинаю плакать. Что мне ей сказать?
Как мне ее утешить?
— Прости, прости меня, — шепчу я ей, словно сам виноват в
своей болезни. Она кладет мне руку на голову.
— Будь сильным, — говорит она чуть дрогнувшим голосом, — я
знаю, как это страшно. Твой отец умер от похожей болезни. Будь сильным, Эдгар.
Он держался до самого конца. Только об одном тебя прошу: постарайся вернуться.
Я хочу еще раз увидеть тебя. Ты мне обещаешь?
— Да, — шептал я, уткнувшись в ее ладони и сам не веря в
свои слова, — да, да…
Вот уже четыре дня я вспоминаю наш разговор. Деньги исправно
поступают на счет, а я все не решаюсь еще раз позвонить домой. Поймав такси,
которое везет меня на авеню генерала Леклерка, в южную часть города, я прошу
остановиться у телефонной будки. Достаю карточку и быстро набираю номер
телефона. Со своего телефонного аппарата спутниковой связи я не хочу звонить.