Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра - читать онлайн книгу. Автор: Джон Краули cтр.№ 95

Ворона, зачарованная добычей, поворачивала ее туда-сюда. Она расправила хвост и выгнула его на подень; крылья приподнялись и сложились пригоршней; внутренние веки почти закрыли глаза. Она подносила дымящуюся палочку ко внутренней стороне крыльев, одним концом, другим, глубоко опускала голову. Она дрожала от возбуждения. Когда сигарета рассыпалась и угольки упали на пол, она бросилась за ними, застыла в защитной позе, опустила клюв к дыму.

И только когда последние крошки догорели и остыли, она вернулась на насест.

Так Дарр Дубраули узнал важное об этой Вороне и подумал, что это для него может оказаться полезным. Дочь Улитки любила огонь, обожала дым: принадлежала к тому обширному братству Ворон, которые не могут устоять перед зовом огня, да и не пытаются. Теперь она сидела неподвижно, словно ужасно устала, клюв приоткрылся, тело грузно осело. Дарр Дубраули почувствовал взгляд, направленный на Тополь, где он укрылся – доктор Гергесгеймер. Он почувствовал, как его ищут, высматривают, еще прежде, чем понял, кому принадлежит взгляд, – и ускользнул.

Дарр Дубраули не может мне объяснить, почему некоторые Вороны так любят огонь, что значит для них этот опыт, но утверждает, что такие были всегда, что это обычная часть вороньей жизни, по крайней мере для тех, у кого возникает такая потребность. Они ищут огонь, подходят к нему вплотную, носят угольки в крепких клювах, впускают дым в оперенье, вдыхают его ноздрями. Я в это не поверил, потому что никогда сам такого не видел, даже не слышал о подобном, но с тех пор один старый охотник, а потом местный лесоруб сказали мне: «Ну да, Ворон огонь привлекает; глянешь, а Ворона застыла над печной трубой или над костром, который не до конца затушили и ушли, – распахнет крылья, поднимет уголек и танцует с ним. Жутковатое зрелище. Так ведь и говорят, что Вороны – чертенята, верно?»

Дарр Дубраули говорит, что, когда он впервые родился, Вороны не так уж часто встречали дым. Лесные пожары, вызванные молниями, случались редко; Людей было мало. Ворона могла прожить всю жизнь, ни разу не увидев пламени. Когда судьбы Людей и Ворон сплелись, Люди уже владели множеством форм огня, и пристрастие к нему распространилось. Старые любители дыма наставляли молодых, учили приемам и навыкам, но самой любви к дыму и искрам никто не учил и не приобретал; она шла от души. (Дарр не сказал этого дословно, но я никак иначе не могу выразить его мысль.)

А сам он, Дарр Дубраули, из таких? «Любая Ворона может полюбить дым, – отвечает он, – но немногие пойдут на все, чтобы его вдохнуть». Его удивило, как дочь Улитки играла с огнем; все остальные звери его боятся. Но что сам он боится – не сказал. Мотыльки собираются на огонь и сгорают; Люди смотрят на огонь как зачарованные. А Вороны обжигаются? Тот старый охотник, который говорит, что все знает о Воронах, утверждает, что видел как-то лесной пожар, начавшийся из гнезда, большого гнезда из сухих веточек, – может быть, какая-то любящая воронья мать принесла домой горящую палочку для своих малышей? В моем доме Дарр Дубраули смотрит на алые угли в печи, и я вижу, как он мелко дрожит, переступает с ноги на ногу, едва не распахивает крылья.

Почему они это делают? Откуда такая страсть? Мне кажется, что огонь – единственная вещь в жизни Ворон, значение которой больше, чем сама вещь: но в чем оно заключается, я не могу сказать, да и они не могут.

Летом доктор Гергесгеймер привязал дочь Улитки к насесту. Она уже знала, что не сможет улететь, когда у нее на лапе кожаный браслет: несколько раз пыталась, натягивала цепочку, падала и беспомощно висела вниз головой, хлопая крыльями, пока доктор со смехом не поднимал ее на место. Поэтому она проводила на веранде дневные часы, пока он отдыхал от жары в доме, за плотными шторами.

Тогда-то Дарр Дубраули и прилетел с Тополя, чтобы поговорить с ней. «Привет, привет!» – сказала она, когда он впервые к ней обратился, но это слово она повторяла все время, и оно не встревожило доктора. Иногда Дарр приносил ей угощение – землянику, Кузнечика, толстую лапку Лягушки, – но всегда тщательно убирал с веранды все следы, прежде чем улететь.

– Хорошо?

– Хорошо, хорошо!

– Хорошо.

Дарр попытался напомнить ей, кто она такая, но так и не понял, преуспел ли. Он говорил с ней о матери, какой она была доброй и красивой и как дочь похожа на нее. Рассказывал о брате и сестрах, одна из которых выбрала себе супруга весной и теперь растит своих птенцов.

– Тебе бы их навестить, – говорил он. – Они тебя помнят.

– О-о, – говорила она.

Кроме любви к огню, дочь Улитки ничего не знала о том, как быть Вороной: то, что Дарр Дубраули успел позабыть, она никогда не знала. Она никогда не была частью стаи, ни за кем не ухаживала и не принимала ухаживаний; не гонялась за Совой с шайкой молодых сорвиголов, не обсуждала с голодными стариками мертвых животных, не училась играть в «урони палочку». Она до сих пор говорила с жалобными интонациями птенца, хотя превратилась во взрослую самку, и уже никогда не выучит взрослую речь. Дарр Дубраули решил, что она глупая.

Говорила она о докторе Гергесгеймере, которого называла Он. «Он мне принес белочку на обед, Он сам ее застрелил, – рассказывала она. – Он меня вынес в поле, чтобы я полетала и посмотрела на других Ворон, а потом я вернулась к Нему».

– А ты знаешь, что он… что Он убивает Ворон, которые прилетают на твой зов. Знаешь?

– Я просто говорю «привет», – ответила она. – Привет, привет!

– Он убил твоих отца и мать.

– О-о.

Об этом больше сказать было нечего, так что Дарр Дубраули заговорил о той единственной вещи, которая должна была привлечь ее внимание. Рассказал ей об огромных кострах, которые в давние времена разводили сородичи Одноухого: как выжигали подлесок, как дым поднимался над верхушками деревьев и сливался с тучами. Рассказал о густом дыме громогласных паровозов, который вылетает из трубы вместе с искрами, как паровозные угольки поджигают траву в засушливую пору, как Вороны собираются у почерневшего края в еще теплом белом пепле, распахивают крылья и жадно вдыхают дым.

Она слушала, не сводя с него внимательного взгляда, но Дарр не понимал, может ли она вообще представить себе такой огонь или откликается лишь на тот, что видела своими глазами.

Или тот, что сотворила сама.

Однажды Дарр Дубраули, скрытый листвой и вечерним сумраком, смотрел, как доктор Гергесгеймер играет со своей Вороной, принимает ее поцелуи и щекочет ей горло. Наласкавшись, она нежно поискала сперва у него в ухе, затем за воротником (что он сносил с терпеливой улыбкой), а затем в верхнем кармане жилета. Она вытащила оттуда спичку, деревянную спичку, которую явно ожидала там найти, и доктор Гергесгеймер ничего не сделал, чтобы остановить ее, а дочь Улитки перебралась на ограду веранды, аккуратно уложила спичку и прижала лапой. А потом клюнула, клюнула саму красную головку спички, била ее точно и настойчиво, пока та – Дарр Дубраули был поражен, он не мог такого даже вообразить – вдруг не вспыхнула огнем.