Дочь часовых дел мастера - читать онлайн книгу. Автор: Кейт Мортон cтр.№ 94

Ада выслушала ее внимательно, а потом почти шепотом возразила:

– Но я видела там не Мэй Хокинс.

Я ждала, гадая, что еще она решится рассказать Люси; доверит ли она ей всю правду о том, что увидела на речном дне.

Но о «человеке» она не сказала больше ни слова, только добавила:

– Там был синий огонь. Я потянулась к нему, но оказалось, что это не огонь, а камень. Сверкающий синий камень. – Тут она протянула руку, раскрыла ладонь, и на ней сверкнул ярко-синий алмаз Рэдклиффов, столько лет ждавший своего часа среди булыжников на речном дне. – Я увидела, как он светит, и потянулась за ним, потому что знала: он меня спасет. И он спас – мой собственный амулет, он сам нашел меня как раз тогда, когда был мне нужен, и защитил меня от зла. Все как вы говорили.

Погода сегодня хорошая, день стоит ясный, и в доме полно народу – через комнаты течет сплошной поток туристов, все с билетиками на ланч в одном из ближайших пабов. Они бродят повсюду маленькими группками, и я, в тысячу первый раз услышав из уст очередного гида несусветную чушь на тему: «Закройте глаза в спальне мисс Браун, и вы уловите витающий там по сей день призрачный аромат ее любимой розовой воды», ухожу из дома в пивоварню, где Джек сидит тихо и не высовывается. Сегодня утром среди распечатанных им фрагментов из писем миссис Уилер я разглядела отрывок письма Люси к Аде, написанного в марте 1939-го. Наверняка он уже передвинул бумаги на своем столе, и, если мне повезет, я прочту его целиком.

Внизу, в холле, группа туристов толпится перед пейзажем, висящим на южной стене. Это первая работа Эдварда, принятая на выставку в Королевскую академию, и первая в серии, позже названной «Виды верхней Темзы»; натурой послужил пейзаж, открывающийся из окна под крышей. Вид и в самом деле очень хорош: река, за которой раскинулись поля, а дальше – мохнатая полоса леса и далекие холмы на заднем плане; но кисть Эдварда добавила мирному пасторальному пейзажу оттенков серого и пурпурного, превратив его в произведение искусства особой, бередящей душу красоты. Вот почему в картине углядели отход от фигуративной живописи в сторону «искусства атмосферы».

Полотно и впрямь завораживает, и стоящие перед ним туристы говорят то же, что и всегда. Например: «Какие краски!» – или: «Грустная какая-то, правда?» – или: «А какая техника!»

Но мало кто из них купит репродукцию картины в сувенирном магазине.

Один из талантов Эдварда заключался в умении так нанести краски на холст, чтобы уловить и запечатлеть в них свои эмоции, которые безошибочно смогут прочесть другие люди, – в этом ему помогала сила его желания говорить и быть понятым. Люди не покупают копии «Вида из окна мансарды» и не вешают их у себя в гостиной именно потому, что пейзаж проникнут страхом, и, несмотря на его завораживающую красоту, угрозу, исходящую от него, чувствуют даже те, кто ничего не знает об истории создания полотна.

Пейзаж, изображенный на картине, запечатлелся в памяти самого Эдварда, когда ему было четырнадцать. Это хрупкий возраст, время, когда меняется восприятие мира, время эмоционального роста, а Эдвард всегда был тонко чувствующим ребенком. И пылким. Не помню, чтобы он когда-нибудь интересовался чем-то поверхностно, – вот и в детстве он пережил целый ряд страстных увлечений, каждое из которых было «на всю жизнь», до следующего. Так, он был поглощен историями о феях и теорией оккультизма и одно время всерьез намеревался вызвать духа. Идея посетила его еще в школе, где он читал много разных книг, доступ к которым для учеников был, вообще-то, закрыт; часы, когда он корпел над пыльными средневековыми рукописями, найденными в подвалах школьной библиотеки, не прошли для него даром.

Именно тогда его родители отправились в долгую и утомительную поездку на Дальний Восток, собирать коллекцию японского искусства; целый год их не было в Англии. Вот почему, когда начались очередные летние каникулы, Эдвард поехал не домой, в Лондон, где прошло его детство, а в поместье к деду и бабке. Уилтшир – древнее, зачарованное графство, и Эдвард не раз потом говорил, что стоит только полной луне встать над его полями, как ее серебристый свет вызывает к жизни старинную магию. И хотя его очень раздражало и равнодушие к нему старших, и необходимость терпеть деспотический характер деда, все же пребывание в стране меловых холмов не прошло для него даром: на здешней почве его интерес к старинным историям про фей и духов вырос стократ.

Долго и тщательно обдумывал он, куда податься, чтобы вызвать духа, и решил уже остановить свой выбор на каком-нибудь из окрестных кладбищ, когда дедов садовник открыл ему, что лучшего места, чем слияние речки Коль с Темзой, не найти. Неподалеку от устья, рассказал старик, в лесу есть поляна – река делает там такой резкий поворот, что некоторое время как будто течет обратно. И вот в этой излучине феи и духи до сих пор ходят по земле, как живые люди. Бабушка садовника родилась под звон колоколов на севере, и уж кому, как не ей, было знать такие вещи; она и поведала внуку об этом тайном месте.

О событиях той ночи Эдвард рассказывал мне у себя в студии промозглым лондонским вечером, когда по стеклянной крыше моросил дождь, а внутри горело множество свечей. Потом я столько раз вспоминала, как это было, что до сих пор ясно слышу его голос, произносящий эти слова, точно он сам стоит у меня за плечом. И могу рассказать историю его приключений в том лесу так подробно, будто была тогда с ним.

Он шагал несколько часов, пока не нашел наконец ту самую излучину, а затем углубился в лес, разбрасывая на ходу куски мела, набранные в холмах днем, чтобы вернуться по ним домой, когда все будет кончено. На поляну он вышел, когда луна уже стояла высоко в небе.

Ночь была ясной и теплой, поэтому Эдвард оделся легко, но, притаившись за поваленным стволом, вдруг ощутил ледяное дуновение. Но оно тут же стихло, а вскоре он забыл и думать о нем, ведь на уме у него было другое.

Лунный луч как раз упал на поляну, когда Эдвард ощутил первое тягостное предчувствие. Он понял: что-то должно произойти. Откуда ни возьмись подул ветер, и деревья вокруг заплескали серебряной листвой, словно цыганки монистами. Ему вдруг показалось, что среди листьев открылись глаза, множество глаз, и они, как и его собственные, устремлены сейчас на поляну. Смотрят с ожиданием, с вожделением…

И тут, совершенно неожиданно, стемнело.

Он поднял голову к небу, ожидая увидеть облако, которое заслонило луну. И в этот самый миг в него вцепился своими когтями страх.

Кровь в его жилах застыла, и он, сам не зная почему, вдруг сорвался с места и бросился наутек через лес, где перебегал от одного куска мела к другому, пока не выскочил на край поля.

Но и там он не остановился, а продолжил бежать – в направлении дедовского дома, как он думал. Что-то гналось за ним, преследовало по пятам – тяжелый топот порой перекрывал звуки его сбивчивого дыхания, – но он, сколько ни вертел головой, так и не увидел ничего у себя за спиной.

Каждый нерв в его теле пылал огнем. Кожа, напротив, пошла ледяными мурашками, так, словно хотела сползти с тела.