Всадник времени - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Потиевский cтр.№ 75

А страна у него небольшая. Но она у него одна. Другой нет. И армия одна. Не очень большая, но сильная. И умелая. И если её, эту армию, не суметь сохранить в сегодняшней кровавой круговерти Европы, мира, то Суоми останется совсем беззащитной... Перед злыми и алчными чужими солдатами. Конечно, народ и без армии будет защищаться. Лесная война... Но это уже совсем другое. Это уже борьба в лежачем положении. Нельзя. Нельзя допускать обстрел или бомбёжку Суоми. Не всегда получается...

Осторожность и выдержка всегда были ему свойственны. Ему, который в битвах не знал страха. Который, командуя кавалерийскими соединениями, проводил неожиданные и яркие операции. Бесстрашно. Но продуманно. Заранее подготовив прикрытие и перехват вражеских контратак. Это была Первая мировая. Тогда генерал Маннергейм воевал и против немцев. И Гитлер — в то время ефрейтор кайзеровской армии Адольф Шикльгрубер, — конечно, уже тогда слышал о легендарном русском генерале. И сегодня, чтобы польстить маршалу, он не лгал. Несмотря на свойственную ему изощрённость в хитрости и лицедействе.

— Я очень сожалею, — продолжал рейхсканцлер с нарастающим темпераментом, — что не смог поддержать вас в Зимней войне. Наши танки, прекрасные и мощные, не могли, однако, воевать в плохую погоду. Ещё с давних времён в Германии господствовало мнение, что вести войну зимой нельзя. И потому бронетанковые соединения Германии не были подготовлены и оснащены для Зимней войны. Кроме того, воевать на два фронта, особенно тогда, в начале войны, было невозможно. Плохая погода расстроила мои планы. Это было серьёзное невезение. Я рассчитывал покорить Францию в течение шести недель. Если бы тогда, осенью тридцать девятого, это удалось, тогда бы ход мировой истории был иным.

Гитлер продолжал, бурно, но точно жестикулируя, используя в полной мере свою подготовленность в ораторском искусстве. Барон внимательно слушал, глядя ему в глаза, которые были пусты и пронзительны, и ничего, кроме необъяснимой общей речевой страсти, не выражали.

На маршала это не действовало. О только что полученном ордене он уже не думал. Его жизненный, военный опыт, да и возраст, позволяли ему и на самые яркие, неожиданные события реагировать спокойно, не нарушая из-за эмоций, обычный ход мыслей и дел.

Он слушал слова канцлера, анализировал его речь, ход его мысли, стараясь понять, что тот не досказал. А это было всегда. Барон это чувствовал. И это было естественно. Политики и более низкого ранга не договаривают большую часть того, что сказал бы не политик. И маршал хорошо представлял причины, по которым Германия не помогла ему в Зимней войне. И они, эти причины, были другими. Конечно, война на два фронта — это да. Но главная причина была не в этом. И тем более не в оружии. А в том секретном соглашении между Гитлером и Сталиным, подписанном осенью тридцать девятого. Когда имперский министр иностранных дел Риббентроп летал в Москву. Маршал хорошо знал эту дипломатическую лису. Однако — одного из немногих высших руководителей Германии — и очень образованного, и имеющего родовой титул барона. И вот Иоахим фон Риббентроп и подготовил с Вячеславом Молотовым этот сверхсекретный протокол о сферах влияния. Протокол к договору о ненападении. И Суоми вошла в Сталинскую сферу. Маршал это тоже знал. Были кое-какие сведения от разведки. Но главное — он это просчитал. Вычислил. Исходя из стратегии и конкретных действий Германии и СССР. А действия эти он знал очень хорошо. Всегда внимательно наблюдал, изучал, анализировал.

— Мы достигли внушительных успехов на Западе. Очень внушительных. Но вот случилось огромное несчастье. Италия вступила в войну со своим слабым боевым потенциалом. И Германия вынуждена была помочь союзнику, оказавшемуся в тяжёлом положении.

Все слушали рейхсканцлера с неослабевающим вниманием. Немецкие офицеры и многие финны тоже смотрели на него с напряжением, боясь пропустить хоть один звук или жест его подвижных губ и беспокойных рук. Будто сейчас он должен был сообщить что-то такое, что приоткрыло бы главную тайну войны, секрет быстрой победы. Но он не сообщил. И они продолжали напряжённо улавливать каждое слово, вдумываться, чтобы найти что-то особенное в этой речи.

— Такая поддержка нами союзнической Италии означала рассредоточение авиации и бронетанковых войск, отвлечение сил от главной цели именно в тот момент, когда все имеющиеся в нашем распоряжении силы мы намерены были сосредоточить на Востоке. Уже с осени сорокового года руководство Германии обдумывало возможность разрыва отношений с Советским Союзом. После переговоров с Молотовым в ноябре сорокового стало ясно, что войны не избежать. Потому что требования русских оказались неслыханными! — Голос фюрера звенел. Он простирал обе руки вперёд, взмахивал ими, и слушатели, как заворожённые, внимали, не шелохнувшись.

Барон сосредоточенно смотрел на канцлера. Всё это он знал и без того, имея, практически, полную военную и политическую осведомлённость. Все его увлечения и привязанности в большинстве своём относились к военным делам и политике. Даже когда он играл на биллиарде или, выпив свою маршальскую рюппю ^[28], жевал лосиную отбивную, в его мозгу порой двигались танки или проплывали ряды оборонительных сооружений.

Широкие знания стратегии и русской, и английской, и немецкой позволяли ему многие военные события предугадывать. Он читал Клаузевица и Мольтке. Изучал операции Суворова и даже Македонского. Исследовал битвы на море знаменитых адмиралов. Он изучал всё, что могло ему помочь найти неординарное, неожиданное решение в своих военных делах. Неразрывно связанных с политикой. Изучал Наполеона. И Бисмарка. И Столыпина. И многих других.

Он слушал Гитлера сначала с интересом, даже увлекаясь его логикой. Но потом, когда тот стал повторяться, пытаясь за счёт голоса эмоционально усилить свою речь, это стало раздражать барона.

— В ближайшие двадцать лет мы бросим на вооружение всё! Или противник уничтожит наши народы. Уничтожит! Если мы сейчас общими усилиями не достигнем победы! — Гортанный голос фюрера, жёсткий и дрожащий, заполнил весь салон. Казалось, здесь уже ничего, кроме этого голоса, не существовало. Эти звуки метались по вагону, отражаясь от стен и потолка, и пронизывали слушателей, будто проникая и в мозг, и во внутреннюю сущность каждого.

Маннергейма всё это действо мало касалось. Он сидел спокойно, внимательно глядя на оратора. Слушал и воспринимал только то, что его интересовало. Его тренированный мозг автоматически фильтровал информацию, опуская ненужные слова, акценты. Не замечая эмоций вовсе. Эмоций, которые фюрер считал главным в речах. Порой, более важным, чем логика и факты.

— Нельзя допустить... — голос фюрера стал ещё громче и тревожнее, — чтобы буря, угрожающая нации смертью, лет через пятнадцать—двадцать начала снова свирепствовать!

Он имел перед собой конспект, порой поглядывал в него. Но всё равно нередко допускал повторы. Может быть, умышленно, для усиления впечатления? Так или иначе, это не нравилось барону, раздражало его.