— И?
— Она переехала в Вену.
— Хорошо, — говорю я. — Отправьте ей повестку.
— Я бы на вашем месте не спешила. Она живет с сестрами Ордена Кровавого Креста.
— Она монахиня?
— Она монахиня, десять лет назад давшая обет молчания, — уточняет ассистентка.
— Господи…
— Вот именно. Тем не менее я нашла вторую соседку, Элизабет Пешман. Она сейчас проживает в каком-то Сансет Эйкрз. Насколько я поняла, это что-то вроде центра для престарелых.
— Вы туда звонили?
— Трубку не сняли.
Адрес — Сан Сити, Аризона. Наверняка недалеко.
— Я сам ее разыщу.
Через два часа я уже в городе, но центров для престарелых там столько, что я вообще не представляю, как найти нужный. Однако продавщица, у которой я покупаю бензин и шоколадку, сразу узнает название.
— Проезжаете два светофора, а там налево. Сразу увидите вывеску.
На первый взгляд «Сансет Эйкрз» — не худшее место для того, чтобы скоротать последние деньки. Свернув с трассы, я попадаю на обсаженную цереусами и усыпанную садами камней аллею. Мне приходится остановиться у будки охраны: пожилые люди, похоже, кого попало к себе не пускают. Внутри ссутулясь сидит мужчина, по возрасту и внешнему виду годящийся в обитатели центра.
— Здравствуйте, — говорю я. — Я ищу Элизабет Пешман. Я пытался дозвониться…
— Связи нет. — Охранник указывает на небольшую парковку. — На машинах туда нельзя. Я вас провожу.
Шагая за ним, я пытаюсь понять, какое учреждение запретит въезд автомобилей к главному зданию. Довольно неудобно, учитывая, что у половины жильцов артрит, а половина — и вовсе инвалиды. Мы поднимаемся на холм, и охранник тычет куда-то пальцем.
— Третий налево.
Впереди простираются бесчисленные акры крестов, звезд и обелисков розового кварца. «Наша дорогая мамочка, — написано на одном надгробии. — Мы никогда тебя не забудем. Твой любящий муж».
Элизабет Пешман мертва. У меня нет ни одного свидетеля, готового подтвердить, что тридцать лет назад Элиза Мэтьюс была алкоголичкой, как уверяет Эндрю.
— Вы, похоже, не из болтливых, — говорю я.
На могиле Элизабет, несмотря на адскую жару, стоят пусть подвядшие, но еще живые цветы.
— К ней часто приходят, — говорит охранник. — Некоторых не проведывает вообще никто, а к ней постоянно ходят бывшие ученики.
— Так она была учительницей?
Разум сразу цепляется за это спасительное слово. Учительница…
— Вы нашли то, что нужно? — спрашивает охранник.
— Похоже на то, — отвечаю я и бегом бросаюсь к машине.
Когда я приезжаю, Эбигейл Нгуйен помешивает макароны. Худощавая, с двумя тугими пучками волос, торчащими, как медвежьи уши, она приветливо улыбается мне.
— Вы, должно быть, мистер Тэлкотт, — говорит она. — Входите, пожалуйста.
Когда детский сад, куда ходила Делия, в середине восьмидесятых закрыли, Эбигейл начала давать уроки в подвале церкви. Номер ее школы был указан третьим в «Желтых страницах», трубку она взяла сама.
Мы садимся на миниатюрные стульчики, на которых выглядим сущими гигантами.
— Миссис Нгуйен, я работаю адвокатом и в данном случае представляю интересы девочки, у которой вы преподавали в конце семидесятых. Ее зовут… Бетани Мэтьюс.
— Та, которую похитили.
Я смущенно ерзаю.
— Ну, это еще предстоит выяснить… Я защищаю интересы ее отца.
— Я следила за этим делом по газетам и сводкам новостей.
Весь Феникс следил.
— Я хотел бы попросить вас, миссис Нгуйен, рассказать мне немного о Бетани.
— Хорошая была девочка. Тихая. Все всегда делала сама, сторонилась коллектива.
— А с ее родителями вы были знакомы?
Учительница на миг отводит глаза.
— Иногда Бетани приходила в садик непричесанная или в грязной одежде… Это нас насторожило. Я, кажется, даже звонила ее матери… Как ее, говорите, зовут?
— Элиза Мэтьюс.
— Да, точно.
— И что Элиза вам сказала?
— Не помню, — отвечает миссис Нгуйен.
— А что-нибудь еще об Элизе Мэтьюс вы помните?
Учительница кивает.
— Пахло от нее, как от винокурни, если вы об этом.
Я чувствую, как кровь у меня в венах начинает течь быстрее.
— Вы не сообщали в органы опеки?
Учительница явно нервничает.
— Никаких следов насилия на ней заметно не было.
— Но вы сказали, что она приходила непричесанная…
— Мистер Тэлкотт, одно дело — когда ребенка не купают ежедневно, и совсем другое — когда мать и отца пора лишать родительских прав. В наши обязанности не входит следить за личной жизнью семьи. Уж поверьте мне: я видела детей, которым родители гасили об пятки сигареты, детей, которые приходили в садик с поломанными костями и рубцами на спинах. Я видела детей, которые после занятий прятались в шкафах, чтобы родители не забрали их домой. Миссис Мэтьюс, возможно, была любительницей выпить, но свою дочь она обожала, и Бетани, очевидно, это знала.
«Очевидно, да не очевидно», — думаю я.
— Спасибо, что уделили мне время, миссис Нгуйен. — Я даю ей свою визитку, на которой карандашом приписан телефон офиса Криса Хэмилтона. — Если вспомните что-нибудь еще, пожалуйста, перезвоните.
Едва я успеваю завести мотор, как в окошко машины стучатся. Миссис Нгуйен стоит, скрестив руки на груди.
— Был один случай, — говорит она, когда я опускаю стекло. — Миссис Мэтьюс опаздывала. Мы звонили домой, звонили и звонили, но никто не брал трубку. Я отвела Бетани в группу продленного дня, а потом сама повезла ее домой. Миссис Мэтьюс мы обнаружили на диване, она была пьяна до беспамятства… Поэтому я забрала Бетани к себе и оставила ночевать. На следующий день миссис Мэтьюс рассыпалась в благодарностях.
— А почему вы не позвонили отцу Бетани?
Ветер выпутывает прядь волос миссис Нгуйен из пучка.
— Родители как раз разводились. За неделю до инцидента мать настоятельно попросила нас не позволять отцу контактировать с ребенком.
— Почему?
— Если я не ошибаюсь, он ей угрожал, — говорит миссис Нгуйен. — У нее были основания считать, что он в любой момент может похитить Бетани.
Эндрю, похоже, похудел, хотя, возможно, виновата мешковатая тюремная форма.
— Как там Делия? — задает он стандартный вопрос.
Но на сей раз я не отвечаю. Терпение мое на исходе.