Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Мовчан cтр.№ 54

Бороться с украинцами, русскими или кем-то еще — это и есть нацизм. Бороться надо с нацистами — в частности, с теми, кто призывает к дифференциации по национальному признаку, вспоминая о давно умерших и давно прошедшем. Бороться беспощадно, потому что, если дать им волю, они не пощадят ни тех, кого сегодня хотят оклеветать, ни нас.

Я считаю себя man of reason, но отношу себя к либералам (или, скорее, либертарианцам). Мне намного ближе идеи самых яростных российских либеральных оппозиционеров, чем самых умеренных российских провластных патриотов. И все же я далек от того, чтобы бездумно поддерживать то или иное «крыло» в этом национальном споре остроконечников с тупоконечниками — обе «партии» похожи в своих когнитивных и логических ошибках и несовершенстве своих методов, разве что на стороне «патриотов», в отличие от «либералов», огромная масса беспринципных и бесстыдных конъюнктурщиков, карьеристов и просто воров — это делает «либералов» предпочтительными методом исключения. Ну а раз их хочется предпочесть, проблемы либерального движения волнуют меня больше проблем «патриотов» — с последними все ясно, а первых еще хочется в чем-то убедить. Несколько статей на тему «что мне не нравится в либералах» я написал — и, естественно, либералам они не понравились. Теперь вот отдаю их на суд читателей книги.

Начать все же стоит с фундаментальной базы — о том, кто такие либералы и патриоты (западники и почвенники, славянофилы и космополиты — как только их ни называют). Об этом я писал для TheQuestion в марте 2015 года.

Разделение это случилось достаточно давно. За первые 25 лет XIX века Россия пережила удачный переворот, коренным образом поменявший политику страны, большую войну с Европой, приведшую к пусть временной, но первой за сотни лет оккупации центральной части России, а потом — к первому за сотни лет прямому и массовому контакту российского дворянства с европейской цивилизацией, и, наконец, первую в истории России неудачную попытку армейской элиты сменить власть в стране. И после всех этих потрясений начала столетия в России одновременно происходили два совершенно революционных для страны, но противоположных по сути процесса: один состоял в переходе от монархии, опирающейся на условную гвардию (когда правил тот, кого хотел узкий круг элиты дворян — военных), к монархии, опирающейся на бюрократические институции, которые не имеют собственной воли и потому не угрожают власти сменой; второй — в естественном развитии производительных сил и социальных отношений, требующем, если страна не хотела отстать от Европы (а по тем временам значит — в итоге проиграть войну и исчезнуть), изменений в сторону раннекапиталистической формы общества.

В середине XIX века с одной стороны оказывается сформированной и «костенеет» имперская бюрократия, элиты теряют рычаги влияния, зато их приобретает аппарат, а с другой стороны заканчивается крепостное право, появляется разночинство и формируется широкая масса людей, участвующих в политической дискуссии.

Поскольку оба процесса носят глобальный характер, в обществе формируются две группы, каждая из которых объединяет апологетов одного из процессов, видя во втором угрозу. Естественно, что и та и другая группы смотрят на ситуацию однобоко и часто плохо могут анализировать логические цепочки, лежащие в основе защищаемых ими взглядов. Так рождается следующая цепочка:

• для России представляет опасность неограниченная элита, могущая менять власть;

• бунт декабристов — это не только последнее выступление гвардии, а прямое следствие немецкого влияния конца XVIII века и контактов с либертарианской Европой в начале XIX века;

• стабильности России угрожает влияние Европы;

• у России свой путь, которым она должна идти и, возможно, стать примером для Европы и всего мира.

От этой цепочки большинство членов группы усвоило только последние части: «Европа угрожает России, у России свой особый путь». Этих противников Европы и сторонников особого пути и славянского единства стали называть «славянофилами» или «патриотами» (поскольку они в явном виде выступали за усиление монархической России, отождествляя государство со страной в целом). Сторонники второго процесса в явном виде видели пример для России в опережавшей ее в части модернизации Европе и легко вспоминали исторический пример основанной на контакте с Европой модернизации Петра I, но при этом игнорировали опыт политической нестабильности, которую вызывала европеизация России, ратовали за копирование европейского опыта, требовали «быть либеральнее Европы». Они получили название «западников» или «либералов».

Очевидно, что ни те ни другие не были именно теми, кем их называли. И как всегда бывает в реальном мире, на обеих идеях активно паразитировали бюрократы, мошенники, воры и даже иностранные агенты. При этом «западники» были не меньшими патриотами, так как их убеждения отвечали на вопрос «как сделать Россию лучше?», а «славянофилы» часто были весьма либеральны, когда речь шла о законодательстве, правах и прочем.

Тем не менее объективный ход истории показал, что монархия, пусть даже прочная и основанная на бюрократии, это отживающая форма правления. И к началу XX века она была уже не менее опасной для будущего государства, чем 100 лет назад «гвардейская империя». Век бюрократического тоталитаризма был очень коротким. Идея же либеральных преобразований привела к успеху стран, которые сумели эти преобразования провести, и доказала свою эффективность (и сегодня, через еще 100 лет остается эффективной). В начале XX века все больше и больше думающих людей, желающих блага своей родине, занимали позиции трезвых «западников» — то есть предлагали не «поклоняться» Западной Европе или действовать в ее интересах в ущерб интересам народов России, а умело заимствовать и развивать институты либерализма. В противовес им умирающая околомонархическая бюрократия сплачивалась вокруг течения «славянофилов», а их атака на «западников» в публичной дискуссии основывалась на обвинении последних в предательстве интересов России как государства (с которым они себя молчаливо отождествляли). Как мы знаем, дискуссия завершилась в 1917 году, когда узкая группа радикальных тоталитаристов захватила власть и, предварительно истребив и первых, и вторых, построила новую бюрократию вокруг новой формы монархии.

В последние годы, после распада СССР и разрушения его бюрократической структуры, после поисков и постепенного возврата к модели бюрократической монархии образца XIX века, «спор» вернулся в общество. Режим, ставший плохо сделанной калькой с царизма конца XIX века, не мог породить новых форм общественной дискуссии, переняв из прошлого только самые примитивные тезисы старого противостояния. Сегодня «патриотической» позиции, основным тезисом которой стали мифы о внешней угрозе и «безнравственности Запада», а основной задачей — сохранить для новой бюрократии суверенный источник дохода и власть, противостоит позиция «либеральная», тезисом которой стала необходимость совершенно в нынешних условиях нереализуемой глобальной либерализации общества и государства, а задачей — смена личностей во власти без четкой программы по изменению самого властного института. Как и 100 лет назад, «патриоты» прикрываются любовью к родине, чаще всего путая родину и ваше превосходительство, а либералы предлагают подражать абстрактному Западу, не имея о нем детального представления. Как и раньше, на обеих идеях активно паразитируют демагоги, воры, карьеристы, мошенники, агрессивные маньяки. Потому, и только потому, что «патриотическая» позиция сегодня отвечает интересам правящей бюрократии и ею поддерживается, существенно бóльшая часть демагогов, воров, карьеристов, мошенников и агрессивных маньяков занимает «патриотические» позиции. Дело здесь не в идее, а в сравнительной выгоде. Очевидно, что, если бы либеральные идеи господствовали во власти, бóльшая часть мерзавцев была бы глубоко либеральной.