Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Кацис cтр.№ 44

Поэтизация заключается в том, что совершенно конкретные житейские факты сопоставляются между собой, благодаря чему раскрывается в очень сильном аспекте основная идея.

Сущность его ритмики – то, что оперирует не слогами, а словами, счет слогов для его ритмики не имеет значения: рифмуются не слоги, а слова. Написать стихотворение – это значило для него зарифмовать. Рифма – поэтическое ударное место стихотворения.

Белых стихов почти не было.

Был мастер созвучий.

Был чрезвычайно чувственный человек в широком смысле слова, чувствовал «вкус вещей».

События текущей жизни влияли сильнейшим образом на его творчество и последнее переделывали.

* * *

Был членом Районного Комитета РСДРП. Гимназистом читал очень много классиков и публицистическую литературу. При встрече с футуристами произошел резчайший перелом в художественных вкусах.

Закваска была революционная. Эту закваску он перенес в свое творчество.

Брал богатство художественных средств у футуристов, символистов и вкладывал в них свое содержание.

В творчестве личные моменты перерастали в общественные. «Ходил по городу, как по своей собственной квартире». Необычайно свободно чувствовал себя на людях. Не стеснялся в своей поэзии быть обнаженно автобиографичным.

Под влиянием действительности менял свои методы так, чтобы быть понятным широким массам. Необыкновенно живой контакт с аудиторией достигался тем, что перемежал свои стихи высказываниями впечатлений, менял некоторые места стихотворений в зависимости от аудитории. Видоизменял свой метод в зависимости от темы. С течением времени писал все более просто и насыщенно.

Накануне самоубийства был у Катаева. Там произошла ссора с В. Полонской. Утром ей позвонил, прося о свидании, встал в 7 часов утра. Заехал за Полонской на машине и приехал к себе домой. Просил уехать с ним на одну-две недели. После отказа застрелился. По мнению Л. Брик, в самоубийстве поступил как игрок: выйдет – не выйдет. Это следует из того, что в револьвере была только одна пуля: может быть, предполагал возможность осечки.

* * *

Совершенно не обладал способностью индивидуально подходить к людям. Этим объясняется и то, что не мог найти женщину «по себе».

Версия О.М. Брика документально не подтверждена. Источник сведений не указан, а сам Брик при разговоре не присутствовал.

Я познакомилась с Владимир<ом> Владимировичем 13 апреля 1929 года в Москве на бегах. Познакомил меня <с ним> Осип Максимович Брик. С Бриком я была знакома, так как снималась в фильме, который ставила Лиля Юрьевна Брик – «Стеклянный глаз».

Когда Владимир Владимирович отошел, Осип Максимович сказал:

– Обратите внимание, какое несоответствие фигуры у Володи: он такой большой – на коротких ногах.

Действительно, <при первом знакомстве> Маяковский мне показался каким-то большим и нелепым в белом плаще, в шляпе, нахлобученной на лоб, с палкой, которой он очень энергично управлял. А вообще меня испугала вначале его шумливость, разговор, присущий только ему.

Я как-то потерялась и не знала, как себя вести с этим громадным человеком.

Потом к нам подошли Катаев, Олеша, Пильняк и артист Художественного театра Яншин, который в то время был моим мужем. Все сговорились поехать вечером к Катаеву.

Владимир Владимирович предложил мне заехать за мной на спектакль в Художественный театр на своей машине, чтобы отвезти меня на квартиру к Катаеву.

Вечером, выйдя из театра, я не встретила Владимира Владимировича, долго ходила по улице Горького против Телеграфа и ждала его. В проезде Художественного театра на углу стояла серая двухместная машина.

Шофер этой машины вдруг обратился ко мне и предложил с ним покататься. Я спросила, чья это машина. Он ответил: «Поэта Маяковского». Когда я сказала, что именно Маяковского я и жду, шофер очень испугался и умолял не выдавать его.

Маяковский, объяснил мне шофер, велел ему ждать его у Художественного театра, а сам, наверное, заигрался на бильярде в гостинице «Селект».

Я вернулась в театр и поехала к Катаеву с Яншиным. Катаев сказал, что несколько раз звонил Маяковский и спрашивал, не приехала ли я. Вскоре он позвонил опять, а потом и сам прибыл к Катаеву.

На мой вопрос, почему он не заехал за мною, Маяковский ответил очень серьезно:

– Бывают в жизни человека такие обстоятельства, против которых не попрешь. Поэтому вы не должны меня ругать…

Мы здесь как-то сразу очень понравились друг другу, и мне было очень весело. Впрочем, кажется, и вообще вечер был удачный.

Владимир Владимирович мне сказал:

– Почему вы так меняетесь? Утром, на бегах, были уродом, а сейчас – такая красивая…

Мы условились встретиться на другой день.

Встретились днем, гуляли по улицам.

На этот раз Маяковский произвел на меня совсем другое впечатление, чем накануне. <…> Он был совсем не похож на вчерашнего Маяковского – резкого, шумного, беспокойного в литературном обществе.

Владимир Владимирович, чувствуя мое смущение, был необыкновенно мягок и деликатен, говорил о самых простых, обыденных вещах.

Расспрашивал меня о театре, обращал мое внимание на прохожих, рассказывал о загранице. Но даже в этих обрывочных разговорах на улице я увидела такое острое зрение выдающегося художника, такую глубину мысли.

Он мыслил очень перспективно. <…>

Вот и о Западе Владимир Владимирович говорил так, как никто прежде не говорил со мной о загранице. Не было этого преклонения перед материальной культурой, комфортом, множеством мелких удобств.

Разговаривая о западных странах, Маяковский по-хозяйски отбирал из того, что увидел там, пригодное для нас, для его страны. Он отмечал хорошие стороны культуры и техники на Западе. А факты капиталистической эксплуатации, угнетения человека человеком вызывали в нем необычайное волнение и негодование.

Меня охватила огромная радость, что я иду с таким человеком. Я совсем потерялась и смутилась предельно, хотя внутренне была счастлива и подсознательно я уже поняла, что если этот человек захочет, то он войдет в мою жизнь.

Через некоторое время, когда мы однажды гуляли по городу, он предложил зайти к нему домой.

Я знала его квартиру в Гендриковом переулке, так как бывала у Лили Юрьевны в отсутствие Маяковского – он был тогда за границей, и была очень удивлена, узнав о существовании его рабочего кабинета на Лубянке.

Дома у себя – на Лубянке – он показывал мне свои книги. Помню, в комнате стоял шкаф, наполненный переводами стихов Маяковского почти на все языки мира.