– Скучно, жарко, и хочется в отпуск.
– Отпусти себя – выпей холодного шампанского.
– Я бы выпила, так не наливают.
– Вот и у меня то же самое: я бы налила, так никто не пьёт.
Если одна из подруг шутила, то другая непременно должна была посмеяться, невзирая на качество шутки, поочерёдно, каждая в свою трубку, словно в этот момент была её очередь подбросить дров в костёр, чтобы огонёк задора не погас. Это смахивало на смех за кадром в комедийных сериалах, только домашнего производства.
– Как у тебя с твоим? Ты ещё встречаешься?
– Нам трудно строить отношения, мы закипаем из-за мелочей.
– Вам надо больше целоваться.
– Зачем?
– Чтобы научиться закрывать глаза.
– Я устала от компромиссов.
«Знала бы ты, как я устала от них», – вздохнула про себя Шила.
– Мне не компромиссы нужны, а мужчина, – добавила Джульетта.
«Точно», – снова прокомментировала про себя Шила.
– Как я тебя понимаю, Джульетта. Летом, когда тепло, мне ничего не нужно, кроме надёжного мужчины на своей яхте успеха, наполненной парусами моих надежд.
– Где бы мне такого взять? – вздохнула Джульетта.
– Его надо вырастить.
– Дашь рассаду?
– В понедельник? Откуда?
– Понедельник никогда не был добр к людям, у него и без того хватало забот. Тем более что за доброту отвечает суббота. А до неё ещё целая пропасть. Я… Хочу на море.
– Зачем?
– Я чувствую, как оно волнуется без меня.
– Ещё бы, красивая ты, Джульеттка! – делала приятное подруге Шила. Она понимала, что её слова не кунилингус, конечно, но всё же.
– Что ни говори, а красота отпугивает, как яркая опасная рыбка в Красном море, которую боятся трогать. Вот, к примеру, в выходные, когда я высплюсь и выгляжу очаровательно, никому нет до этого дела, а посреди недели, когда возвращаюсь с работы усталой и измученной, обязательно кто-нибудь приклеится.
– Какой вывод?
– Мужчины любят работящих.
– Вот поэтому сейчас мы встанем и пойдём работать. Мы же должны быть любимыми, красивыми, верными.
– Никто никому ничего не должен.
– Так говорят обычно те, кто уже исчерпал кредит доверия.
– Какое счастье, что за машину я выплатила, пока была замужем. Что бы я ни говорила, как бы я ни феминизировала, Шила, а бабе всё равно нужен какой-никакой, а муж.
Потом я услышала какое-то замешательство:
– Бл… молоко убежало, хотела себе эспрессо сделать по рецепту. Рукожопая и есть рукожопая, – это было в духе Джульетты, которая лихо мешала красноречие с матом, в зависимости от обстоятельств. Красноречивый человек красноречив во всём. Так же её и по жизни болтало, то вверх, то вниз. Весы.
– Далеко убежало?
– Что убежало?
– Молоко.
– Кончай издеваться. Хочешь помочь, приходи, плиту помоешь.
– Муж помоет.
– Какой муж?
– Следующий. Какой-никакой, а муж тебе нужен.
– Мне нужен такой мой муж, с которым я всегда буду чувствовать себя невестой.
Если же дел было невпроворот, Шила звонила мужу, чтобы чувствовать поддержку. Когда ей очень хотелось сказать ему нечто важное. Она писала… Стирала… Опять что-то набирала в столбик:
Не заходи Вконтакт, в Фейсбук не заходи,
Подумай о себе,
О близких,
О душе.
Возьми бокал мартини,
Чтоб мысли были беспосадочно легки.
Писать не надо,
Лучше позвони.
«Нет. Всё удалила. Пообщалась. Блин!» – крутила она про себя после очередной неудачной попытки написать.
Артур позвонил сам. Именно за это она его ценила. Он был очень чувствителен ко всем её колебаниям, буквам, точкам и запятым.
Часа через два после звонка они встретились. Если тела всё ещё пытались пристроиться друг к другу, выискивая позу наибольшего прикосновения, то души всё ещё играли в догонялки, кружась где-то под коваными фонарями, словно мотыльки, всё ещё рискуя обжечься. Этим риском были наполнены их крылья. Сердца читали между строк. Целоваться – всё равно что читать между строк. Двух влажных розовых строк. Желание читалось ниже, меж ног.
Солнце клонилось к весне. Мы шли, взявшись за руки. И болтали на разные темы:
– Иногда я думаю, чем я хуже других? Почему некоторые счастливее меня.
– С чего ты взяла, что они счастливее?
– Я ведь думаю о них. Кстати, куда мы идём?
– Ко мне, я знаю короткий путь через двор… Что ты остановилась?
– К тебе я бы предпочла через сердце.
– Твои стройные ножки там уже потоптались, если ты не заметила.
– Предложил бы тапочки, я бы не наследила.
– Как же я робок. Робость меня когда-нибудь погубит… или сделает роботом.
– Моим?
– Посмотрим. Может, останешься на ночь?
– Я не умею.
Так она ответила, но потом быстро научилась. Тогда она осталась у меня впервые:
– А кто это там у тебя скулит?
– Поставил стиральную машину.
– Я тоже боюсь темноты.
Сначала мы долго пили чай на кухне, смеялись и целовались с него, как с марихуаны. Не знаю, почему нам так было смешно, ржачно, заразно, возможно, весна. Её прибавилось в крови, и гормоны начали выползать из своих нор, нарушая привычный порядок вещей. Голоса наши становились всё беззвучнее, потому что их связки уже были сорваны приступами смеха, губы стёрты поцелуями.
– Тихо!.. Слышишь… этот зловещий… смешок? – стала прислушиваться Шила, разделяя свои слова поцелуями. – Слышишь? У тебя даже мебель смеётся. – Начала она раскачивать своё тело всё сильнее на кухонном уголке. Из которого, действительно, просачивался скрипучий мебельный хохоток.
– Ты смеёшься под фанеру. Шила, где твоя искренность?
– Там.
– Где там?
– Догадайся.
Мы лежали в ней, в темноте, в бассейне постели, полного хлопка. То и дело наплывая друг на друга, словно котики, в беспощадном желании спариваться.
Женщине надо знать точно, кем она будет чувствовать себя наутро: дурой или любимой дурой, если останется на ночь. Это была одна ночь, а потом тысяча других, и каждая из них вешала на наши отношения звезду, словно награду за постоянство. Скоро их была целая плеяда. Мне казалось, меня кто-то вёл по этому млечному пути то медленно, то страстно: