Арджуманд. Великая история великой любви - читать онлайн книгу. Автор: Тимери Н. Мурари cтр.№ 58

Храм, почти уже законченный, был крохотным. Гопурам ^[84] касался нижней ветви баньяна, а гарбхагрнха ^[85] едва достигала человеческого роста. Солнечный свет окрасил мраморные стены приятным лимонно-желтым светом. Низкая наружная стена из кирпича, возводимая не столько для защиты, сколько для соблюдения традиций, пока оставалась недостроенной.

Мурти ожидали Чиранджи Лал и еще несколько человек. Жрец-брамин проделал долгий путь из Ватанаси, чтобы освятить божество. Здесь же были разложены груды риса, ги, мед и творог, кокосовые орехи, бананы, цветы и благовония. Пуджа, в зависимости от ее значения, могла длиться не часы, а дни. Брамин был стройный, совсем молодой, видно, что ученый, но совсем неопытный. Он был обнажен по пояс, грудь от плеча к поясу пересекала священная нить. Пучок волос, торчащий на бритом черепе, походил на бьющую из камня воду. По одну сторону на выцветшем ковре сидели музыканты с флейтами и таблами.

Брамин взял божество, развернул и бережно поставил на постамент. Руки Дурги росли из тела, словно ветви. Корону Мурти сделал золотой, а кайму сари покрасил серебряной и голубой краской. Пышногрудая Дурга восседала на льве, как на троне. На лице — чуть заметный отблеск улыбки. Нужно было внимательно присмотреться, чтобы понять, как это было сделано, — едва уловимый изгиб пухлых губ. Фигура стояла наполовину в тени, наполовину на ярком солнце, такое положение было выбрано непреднамеренно, но отражало духовную двойственность божества.

Мурти слышал, как люди восхищенно ахали, и чувствовал неимоверную гордость. Такова его дхарма: вырезать богов. Он — ачарья Мурти.

— Я не могу остаться, — с сожалением сказал он, хотя часто бывал свидетелем обряда. Будут пропеты необходимые гимны, потом Дургу погрузят в реку, омоют в молоке, меде и ги, зажгут костры, чтобы приготовить рис… Лишь тогда фигуру богини можно будет установить в гарбхаргрихе. Между ней и пьедесталом проложат тонкую медную пластину: выгравированные на пластине символы способствуют возрастанию силы божества.

Люди понимали: мастер должен идти, ведь ему поручено вырезать джали. Получив у брамина даршан, Мурти отправился на место работы.

Джали, законченная лишь наполовину, лежала на пыльной земле. Из-за нижней части, еще не обработанной, она казалась полуодетой, немного напоминая этим жреца. Из уродливой пока массы вырастал изящный стебелек, нежный и хрупкий, — невозможно было поверить, что это один и тот же материал. Одна часть камня парила, взлетала к небесам, другая лежала безучастно.

— Как там мать? — спросил он у Гопи, приступая к работе: тук, тук, тук.

— Лежит с закрытыми глазами и плачет, — лицо мальчика скривилось от испуга.

— Ничего. Она устает на работе, но скоро придет в себя. Она уже не такая сильная, как прежде.

Мурти работал весь день в сосредоточенном молчании, пока не стемнело. За это время он наметил только один листочек. Он выдавался из массы мрамора — острый кончик смотрит вверх, словно его приподнял невидимый ветерок.

Возвращались медленно, от долгого сидения у Мурти свело все тело. Он принюхивался к запахам костров, на которых готовили пищу, с удовольствием ловил ароматы, приносимые встречным ветром. Мумтазабад был чистым и четко организованным. Такой город может простоять века. Теперь он был ему привычен, как родная деревня. Улицы, люди, даже бродячие собаки были знакомы. Мурти чувствовал умиротворение. Божество закончено, оставалось доделать только джали. Еще несколько лет, и можно возвращаться; они не разбогатели, но уверенно стоят на ногах. Оглянувшись, он бросил взгляд на купол, возвышающийся за деревьями. Солнце окрасило его ярко-розовым светом. Стены гробницы скрывали кирпичные леса. Вернувшись домой, в деревню, он расскажет старым друзьям про эту диковину. Ясное дело, они ему не поверят. Чтобы понять, это нужно увидеть собственными глазами. Рисунок в пыли — это лишь рисунок, воображение не в силах облечь его в мрамор, заставить воспарить в небе. Мурти мечтал о том, чтобы гробницу из гробниц поскорее достроили. Ему хотелось видеть, как установят джали его работы, как свет будет играть и преломляться на ней, как падут на мраморный пол тонкие резные тени. Неважно, что его имя останется безвестным для всех, это его не волновало. Кто помнит имена зодчих и строителей, создавших великие храмы Варанаси, или тех, кто вырезал фигуры богов в пещерах и на склонах холмов? Жизнь — это долг.

У входа в их дом столпились женщины, они толкались, перешептывались, заглядывали внутрь.

У него екнуло сердце:

— Что случилось?

— Сита умирает.

Мурти протолкался внутрь. Сита лежала едва дыша. Лицо белое, неподвижное; ему ли не знать приметы уходящей, покидающей тело жизни.

— Иди, — приказал он Гопи. — Беги в крепость. Скажи солдатам, чтобы передали Исе: Сита, моя жена, умирает. Нам нужен хаким. Беги!

Я сильно горевала, когда умер дедушка. Часть меня перестала существовать: он забрал ее с собой. Мы начинаем жизнь целостными, являя сумму многих людей: отцов и матерей, дедов, родных и двоюродных братьев, сестер. А по мере того, как они умирают один за другим, наша целостность убывает, с каждой новой смертью. Мы уменьшаемся, съеживаемся, сходим на нет, пока после всех этих изъятий не остается сердцевина — мы сами.

Дедушка умер во сне. Утром все собрались вокруг него, я стояла и вглядывалась в спокойное, умиротворенное лицо. Трудно было представить неоперившегося юнца, что отправился в путь из Персии искать счастья на службе у Акбара. Тот самый юноша был теперь спрятан в глубине постаревшего тела, скрыт под складками шелковых одежд, окутан горем Джахангира, его супруги Нур-Джахан, принца Шах-Джахана, принцессы Арджуманд, принцессы Ладилли… Князья и принцы, навабы, раны и эмиры — все пришли отдать последние почести голодному мальчишке, из которого вырос великий человек. Джахангир объявил месяц траура по поводу кончины итимад-уд-даулы, Столпа правительства, Доверителя государства, мудрейшего советника, друга империи.

Я наклонилась и поцеловала дедушку. Знакомый родной запах уже почти исчез, изнутри уже прокрадывалось кисловатое зловоние смерти. Мой любимый тоже поцеловал его и заплакал, как я. Они были очень близки, старый и молодой, каждый будто искал в другом поддержку и опору.

Мехрун-Нисса рыдала громче всех. Гияз Бек был ей не просто отцом, но и другом, советчиком, мудрым наставником. Он направлял ее судьбу, как Аллах направлял его. Тетушка казалась не в себе, не ела и не пила несколько дней, только сидела и безучастно смотрела на воды Джамны. Впрочем, ее бездействие не могло продолжаться долго. Хотя смерть всегда наготове, ожидая своего часа, неугомонную Мехрун-Ниссу по-прежнему переполняла жизнь. Джахангир позволил ей построить для итимад-уд-даулы усыпальницу, построить не где-нибудь, а в городе, на берегу Джамны. Всю свою кипучую энергию тетушка направила на это: выбирала проект, архитекторов, строителей… Она точно знала, чего хочет.