Великая Китайская стена - читать онлайн книгу. Автор: Джулия Ловелл cтр.№ 30

В отличие от китайских династий, многие из которых были обуяны риторическим утверждением культурного превосходства над кочевниками, имеющими «человеческие лица, но звериные сердца», некитайская Северная Вэй прагматически занималась анализом и использованием сильных и слабых сторон своих степных противников.

Большую часть своего правления Шицзу сопротивлялся мыслям о большей роскоши и меньшей функциональности зданий. Стены можно было допустить, если они служили дальнейшему расширению с таким трудом завоеванной военной империи. Если же отвлекаться на столицы и дворцы, то, по контрасту, они станут символом бессмысленного разложения, легкомысленным занятием для исторических неудачников (первым делом Шицзу имел в виду поражение от Вэй и гибель в 431 году северо-западного государства Ся, всего через тринадцать лет после того, как построили великолепную, обнесенную тройной стеной столицу). Однако в конце концов, начиная с 450 года, Шицзу — в последние два года своего правления — и те, кто его сменил на троне, поддались стремлению к великолепию и принялись украшать Пинчэн. Столица в скором времени превратилась в огромный военный дворцовый комплекс, в скопление императорских зданий — три только для одного императора, одно для наследника, с отдельными зданиями для дворцовых дам — и военных казарм. Город, в сущности, представлял собой причудливый и, предположительно, гармоничный брак между военной культурой, позволившей Тоба заполучить Китай, и степенным и чопорным китайским образом жизни, к которому Вэй начинала склоняться. Хотя тобской Вэй Пинчэн, вероятно, казался высокоцивилизованным городом, китайские наблюдатели не приходили от него в восторг, с особым презрением выделяя приверженность сяньби религиозным культам: «Каждый год в четвертый день четвертого месяца они приносят в жертву быков и лошадей, а певцы при этом носятся вокруг алтарей верхом».

Китайские посетители могли и не восхищаться Пинчэном, но сама династия Северная Вэй считала: их столица заслуживает нового пояса стен для защиты. В 446 году Шицзу приступил к строительству «преграды вокруг столицы… послав сто тысяч человек из провинций Сы, Ю, Дин и Дай [в современных Шаньси, Большом Пекине и Хэбэе]… Оно началось в Шангу и продолжалось в западном направлении на протяжении тысяч ли, пока не подошло к Желтой реке… Строительные работы закончились во втором месяце [448 года]». Проследим, как гипотетическая линия этой стены идет от лесистых гор Шангу — теперь Яньцин, к северо-западу от Пекина — через коричневую Шаньси, углубляясь километров на сто двадцать пять на юг от Пинчэна, пока не заканчивается возле желтых лессовых холмов у Пяньгуаня на восточном берегу Желтой реки. Вместе с внешней стеной, построенной во Внутренней Монголии в 420-х годах, вэйская стена вокруг Пинчэна стратегически предвосхитила более позднюю оборонительную систему минской двойной Длинной стены, защищавшей Пекин; при этом внутренняя стена предназначалась для охраны столицы в случае падения внешней стены.

Неустойчивый баланс между племенным и китайским влияниями, поддерживавшийся Северной Вэй, нарушился с приходом к власти императрицы Фэн после смерти ее мужа в 465 году. Китайская аристократка по рождению — ее отец служил губернатором провинции, — Фэн оказалась в гареме императора сяньби после казни отца. Испытывая с того времени серьезную неприязнь к обычаям сяньби, она начала против них полномасштабную войну сразу после того, как смерть мужа-императора и малолетство сына поставили ее у руля государства. Избавившись в 466 году от своего главного министра сяньби и заменив его китайцем-ханьцем, она начала составлять указы, предписывавшие уничтожить все следы племенных традиций, не разрешающих шаманам и колдунам появляться в конфуцианских храмах, запрещающих деятельность медиумов, прорицателей и проведение кровавых усобиц, поощряющих занятия сельским хозяйством и замену варварских жертвоприношений небу на почитание древних китайских императоров. Крестьяне, оказавшиеся под властью Северной Вэй, были организованы совершенно по китайскому, легистско-конфуцианскому образцу, поделены на группы семей под началом старост, ответственных за сбор налогов. Всякое свободное время в зимние месяцы, требовала Фэн, должно тратиться на посещение курсов конфуцианской нравственности.

Старания династии выглядеть китайцами были вызваны опасениями относительно культурной и политической легитимности их некогда варварского режима в северном Китае и усиливались стыдливыми взглядами на китайское государство к югу от Янцзы. До крушения Хань бесспорный центр китайского традиционализма располагался на севере, особенно вокруг древних столиц Чанъани и Лояна. Но после захвата этих двух городов в 311 и 316 годах армиями сюнну многие представители китайской северной аристократии бежали из традиционных центров китайской цивилизации — Хэбэя, Хэнани, Шаньси и Шэньси, из окрестностей столиц Чанъани и Лояна — на юг, неизменно рассматривавшийся северянами как глушь, заросшая влажными, полными болезней джунглями. Поначалу эмигранты ужасно тосковали по родине. Все казалось не таким: пышная зелень лесов и рисовых полей составляла драматический контраст с пыльно-желтыми лессовыми равнинами, где росли просо, пшеница и бобы. За китайскими поселениями жили некитайцы, южные «варвары» мань. Даже сегодня китайцы иногда используют некогда уничижительное слово «мань», буквально означающее «дикари», как собирательный термин для южан.

В начальные годы изгнания эмигранты упорно держались северных обычаев как «чистых» в культурном отношении: они отказывались довольствоваться южной кухней, чью основу составлял рис, оплакивая отсутствие любимых пшеничных пельменей и блинов. В своей новой столице, Цзянькане (нынешний Наньцзин), они не отступали от старых северных придворных ритуалов и лоянского диалекта, даже когда при наводнении на Янцзы вода мочила полы их халатов. Но к V веку северные семьи акклиматизировались и ели рис, разговаривали на местном диалекте и отправляли рабочие партии расчищать пустующие земли. Вскоре юг стал процветать благодаря его естественно плодородным заболоченным землям и водным путям, способствовавшим развитию связей и торговли. А с успехом пришла и новая китайская культурная самоуверенность, возникшая из презрения к северянам: к тому, как те по-варварски заплетают волосы в косы, к их деревенской легкомысленности. Северная литература, фыркали южные читатели, «похожа на крик осла и лай собаки». По мнению впечатлительных южан, северных женщин возмутительно распустили: они с изумлением наблюдали, как женщины к северу от Янцзы выносят на люди семейные дела и юридические разногласия. Они даже осмеливались требовать от своих мужей моногамии в отличие от юга, где мужчины намного энергичнее приобретали наложниц.

Правящая элита северного Китая — большинство ее представителей после миграции китайской аристократии на юг были сяньби или помесью варваров и китайцев — отвечала на высокомерие южан презрительной резкостью, в которой безошибочно звучало раздражение, отражающее ее собственные претензии быть хранительницей китайской цивилизации. Попивая молочные продукты, северяне высмеивали южан, предпочитавших чай. «Чай, — объявил один из вэйских чиновников, — настоящий раб кислого молока!» На банкетах, где присутствовали и северные, и южные аристократы, легко возникали перебранки относительно того, какая из сторон более цивилизованна. Во время одного особенно бурного спора замечание южанина о том, будто династия Вэй является «варварской», вызвало целый поток неприкрытой злобы северян: «Вы нахалы, вы рыбы и черепахи… Ваши земли заболочены; они прокляты малярией и кишат насекомыми. Лягушки и жабы нежатся в одной луже, люди живут вместе с птицами». Южане, продолжал разгневанный северянин, «мелкие и татуированные», их правители «жестокие и противные», склонные к убийству и разврату, «не лучше птиц или зверей». У вас слишком маленькие шапочки, а одежды слишком короткие… вы пожираете суп из лягушек и жаркое из устриц, считая их великим лакомством… Убирайтесь немедленно!» Хотя составитель записи острого спора (северянин) пишет, как эта «изящная и воспитанная речь» настолько ошеломила южанина, что у него заболело сердце, продолжительность и жесткость тирады северянина позволяет, видимо, предположить: этот полуварвар был и впрямь излишне многословен.