Золотая лихорадка - читать онлайн книгу. Автор: Николай Задорнов cтр.№ 48

Андрюшка смутился. Он вырос на Амуре и плохо знал все, что случалось на старых местах.

— Хунхузы, што ль? — спросил он. — Это, кажись, уж давно было! Че-то слыхал!

— Я без дела не сидел, — сказал толстяк, — вятские за нас. Сейчас я говорил с Ломовым, у которого участок на той стороне. Он хочет Силина. Теперь тоже за вас, Никита Дормидонтович.

«Взять на себя власть плохо ли! — думал Жеребцов. — Тут золото, отчислять велим десятую часть. Товар свой завезем. Купим всех. Все золото будет наше. И людей удовлетворим».

Обо всем этом Никита говорил с союзниками.

— Давай-ка закусим! — поднялся он. — Есть еще кета?

— Есть балычок! — ответил Андрей. — А что Голованов?

— Что-то мне кажется, что это не сам Голованов.

— Кто такой Голованов? — спросил Сашка.

— Голованов был президентом, выбранным на Желтуге. Зовут и этого старика Головановым. Но мне кажется, он себе кличку придумал, а сам был помощником у настоящего Голованова на Желтуге. Он что-то хитрит, советует Силина.

— По крайности, — сказал Никита, — этого тоже можно. С Силиным сговоримся!

Жеребцов подавился костью и закашлялся. Андрюшка хлопнул его ладонью по спине и сказал:

— Пройдет!

Дождь прошел. С раннего утра солнце светит прямо в глубокий разрез. Под сопками блестят пески, и в цвет с ними блестят стены разреза с глянцевитыми отпечатками резавших почву лопат. Легко шумят вершины берез в свежей, едва распустившейся листве. Пробегает легкий шум по лесу. Стоит лучшая пора раннего лета.

Из земли вместе с деревьями и кустарниками вырезан широкий пласт.

Сашка больше не работает здесь, и кажется, что без него скучней. Он давно предупредил Егора, что пойдет в китайскую артель. Со вчерашнего дня всем известно, что у одной из китайских артелей — русский старшина. Никто не знает, что он приемный сын Кузнецовых. Егор молчит, соседям по Уральскому, кажется, нет до этого дела, они друг друга почти не касаются.

Егор рубит песок, и Васька рубит. Работа идет в два забоя.

Отдохнувшая, отоспавшаяся Катерина подкатила пустую тачку. Она счастливо и застенчиво улыбается, глядя на Егора. Взяла лопату и стала бросать песок.

Катя теперь как настоящий откатчик. Поехала, заскрипело колесо.

Катерина с Татьяной и Федором в три тачки возят пески и моют. Вот опять слышно, повалились пески и галька загрохотала о чугунный грохоток. Федя там перевернул тачку и перелопачивает породу.

Егор думает, что придется дать согласие Ваське с Катей, пусть венчаются.

Сашка наводит порядок в своей артели. Там есть курильщики опиума, игроки в азартную хунди-хайди… ^[2] Китайцам выдают квитанции, набирают их на казенные и частные работы, а они по этим квитанциям переходят границу и бегут на прииски.

Кого только тут нет по колодцам, по шахтам и по штольням, по всем этим земляным норам, где трудятся сотни мужиков, баб и подростков. Их не видно, они в желтой грязи. По прииску ходит очкастый, толкует с народом про выборы. Никита Жеребцов тоже все о выборах, как о собственном хозяйстве. Уральский торгаш, старый спутник и сосед Федор Барабанов говорит, что хорошего на сходе не жди. Федор всегда жалуется, все ему не так, словно нужна и тут Егорова подмога.

Вчера собрался большой сход, спорили, как выбирать. Пришли вятские старатели, старики и молодые, и объявили, чтобы на выборы пьяных не допускать, иначе они все уйдут со сходки и выберут себе старосту, а приисковую власть не признают.

— Уже подготовлен спирт, с утра президенты будут угощать народ, — кричали бабы.

— Откуда вам это известно? — закричал Барабанов.

— Это уж мы знаем! Тут за спирт и за опиум все золото выкачают…

— Гнать спиртоносов! — кричали кержаки.

Вятские стояли тоже дружно, Егор даже порадовался, на них глядя.

Так и решили вчера: пьяных гнать, не подпускать к сходке.

Катя подкатила пустую тачку.

— Я пошла обед варить, — она захихикала и, счастливая, убежала.

* * *

А день — чудо! И город, целый город вдруг приехал к Кате. Такого множества людей она никогда не видела.

Она — неграмотная, выросшая подле отца-пьяницы, попала сюда, увидела такую жизнь, о которой не знала. До сих пор она полагала, что все пьяницы! И она только со страхом ждала, что же будет, когда приедет Васькина мать. Увидит ее с нищим отцом? За Катей ведь нет ничего… «Или мать у Васи такая же добрая и нежная, как он? Ведь он в кого-то уродился?» Катя уже сказала Васе, что надо съездить купить обновы. «Васька женится и сам же должен меня обряжать! Хотя бы успеть до материного приезда!»

Лодка за лодкой подымались против течения. На берег лезли оборванные мужики, с припухшими, обожженными лицами, в волдырях и болячках.

— Не признаешь своих, Кондратьич? Тут гнус жгучий, он нас поел. Шишки нам наел на мордах.

— Никак, сват? Что-то, Родион, ты шибко нежный стал!

— Привел всю деревню, сватушка!

— Тятенька! — ринулась от бутарки Таня.

— Ну как, допустят нас? Нет? — спрашивал у Родиона долговязый Санка Овчинников. — Мыть-то, говорю, нас допустят ли?

— Да тут все свои. Вон зять Федя идет.

Санка боялся своего брата Котяя Овчинникова, с которым уже несколько лет жил не в ладах. Он слыхал, что Котяй и друг его, сосед Никита Жеребцов, тут в большой силе. Егор, конечно, силен, открыл прииск, но Егор — добрый, кто же его станет слушаться! Болела душа у Санки, что про Егора идут толки впустую, а настоящая сила тут у Котьки с Никитой. А брат всегда притесняет. С чужими как-то легче и лучше.

— А где Вась? — спросил Егор.

Татьяна махнула рукой за реку.

— Дозволь нам на твоей стороне, — низко кланялся огромный Овчинников. Борода у него посерела от набившейся мошки.

— У тебя клопы в бороде, как в бабкиной постеле, — сказал повеселевший Федя.

— Это лесные, зеленые…

— Что же с вами делать! — сказал Егор. — Мойте, раз явились. Не гнать же.

— Угощение уж как водится! — сказал Санка.

Федя любил тестя. С Родионом всегда можно выпить и весело поговорить.

Беднота, мужики-новоселы в зипунах и рваных шапках, и гладкие староселы в картузах с американскими широкими ремнями на рубахах проехали куда-то на двух лодках.

— На которой же стороне реки тебе желательно? — спросил Федя.

— А где Котяй? — спросил Овчинников.

— Он на Силинской, на той!