Паучиха продолжала опутывать ноги Кона липкими прядями. Паутина добралась Кону до колен; он повернулся к великанскому членистоногому, занятому погребением его заживо – для дальнейшего питания.
– Я отвергаю тебя! – выговорил он, давясь страхом. Паучиха замерла на миг, а затем продолжила его обматывать.
– Громче! – проорала Эмер. – Скажи еще раз! Отвергни ее любовь! Будь королем!
Кон возвысил голос:
– Я отвергаю твою любовь!
Паучиха прервала движение, кошмарное отверстие в брюхе встревоженно разверзалось и смыкалось, словно ноздря загнанного зверя. Эмер видела, что Кон нащупал древний запас силы, удвоил усилия.
– Снимай паутину! – велел он. – Сейчас же!
Послушно, как собака, паучиха принялась разматывать Кона, вдыхая волокно обратно.
Кону пришлось скрыть и изумление и радость. Взбодренный, он вновь обратился к Эмер через пути:
– То, что ты сделала для меня, твои жертвы. Я теперь понял. Сид мне все рассказал. Рассказал, что ты сделала когда-то, в другие времена.
Паучиха, кажется, обнаружила новый повод для злости: она переключила внимание с Кона на Сида и приближалась к нему, блистая клыками, расфыркивая ошметки крокодильей плоти.
– Ты! Ах ты ирландская затычка в каждой бочке! Ты с самого начала путаешься у меня под ногами, века напролет. Кухулина я, может, и не убью, а вот мелкому лакомству порадуюсь – блядской закуске вроде тебя. – Она выпалила по Сиду паутинной жижей, но тот ловко увернулся – его почти не задело, – легкий в шаге, как ирландский плясун.
– Эй-эй, полегче – смертяне дело говорят. Ты слово не сдержала – нарушила сделку с ним.
– Тут никто слово не держит! Карлик! Если она с ним соприкасается, не положено ли тебе забрать ее жизнь? Истощились твои силенки, что ли?
– Может, я уж не тот демон, каким был, но помяни мое слово, паучиха, я все еще могу задать тебе адского жару на пятнадцать секунд.
– Да уж конечно, – продолжила Ананси, показывая одной из восьми ног на Эмер, – вот если бы она была мертва, Кухулин бы вновь меня полюбил.
– А, это верно, паучиха. Это верно. Эмер… – Сид позвал ее. – Это верно. Однако нас с тобой… – Тут он вновь обратился к Ананси: – Нас с тобой определяет то, откуда мы взялись, наши древние любови и ненависти, да, но не определяет ли нас и способность приспосабливаться, наш сверхъестественный навык выживания?
Сид собрал с себя горсть паутины и сунул ее в рот, как сахарную вату, на которую она походила. Если пауки умеют краснеть, Ананси, вероятно, вспыхнула – или так показалось Эмер с того места, где она стояла.
– Ах ты ирлашка, ирландский коротышка, думаешь, можешь пару мне составить?
– Чего ж нет? – отозвался Сид, все еще с набитым паутиной ртом. – Понимаю, тебе это кажется отвратительным, и, вероятно, пара из нас выйдет смехотворная, пройдись мы по улице, но я вот что скажу тебе, деваха: ты красотка, и, может, пришло время, после всех этих лет в Новом Мире, выпустить оружие из рук – в твоем случае из всех восьми – и обняться. Ты для меня – как я для тебя: твой выход и твой же вход.
Паучиха застыла, шесть из восьми ног замерли, глянула на Эмер, затем на Кона. Сид продолжил:
– Кажется, речь тут о гордости, а не о любви. Поверь мне, я знаю, что такое уязвленная гордость. Мне свою пришлось проглотить и принять иезуитские обеты – на сто последних лет! Я, гордый урожденный сын языческой Ирландии, – долбаный священник! – Боль и унижение Сида были неподдельными, и паучиха это заметила. – Разве не важно тебе лишь одно: чтобы тебя кто-то боготворил? Какая разница, красавец ли это ганкана, король или демон вроде меня? Разве не масштабнее покорить волшебное создание – такое, как я?
Сиду, пьяному от собственных чар, удалось подмигнуть Эмер. Ананси кивнула.
– Желаешь приблизиться? – угрожающе спросила паучиха.
– О, весьма. Кажется.
Эмер это все не понравилось – она боялась, что сейчас опять прольется кровь. Предупредила:
– Осторожно, Сид.
Сид все же двинулся к паучихе. Потянулся к ее красному пупу.
– Ты отвратителен, – сказала паучиха демону.
– Я отвратителен? – Сид рассмеялся. – Ты когда последний раз в зеркале себя видела? А, ладно, даже сквозь эту косматую шкуру я тебя вижу. Ты красавица.
Коротышка поцеловал паучиху в омерзительный клыкастый рот. Отстранился, глянул на Эмер и театрально прошептал:
– Не превосходно. Врать не буду, превосходно не было, но и не ужасно при этом. Первые поцелуи у меня случались и похуже. Как-то раз в графстве Голуэй, после долгой пьяной ночи… ну, это история на другой раз. – Он встал на цыпочки и вновь поцеловал слюнявую пасть.
И мгновенно, как по волшебству, Ананси опять стала собою ослепительной – с безупречной кожей и пронзительными желто-зелеными глазами, как у попугая.
– Я красавица, недоросток.
– Ты была красавицей много веков.
– Веков?
– С того первого раза, когда я на тебя глаз положил, ты-настоящая была скрыта под той Хэррихаузеновой
[192] личиной – когда прибыла в эту страну четыреста лет назад.
– Прибыла? Ты хотел сказать, когда меня похитили. Поработили. Не по любви, а из жадности.
Сид продолжал говорить, словно заклинатель змей, – заклинатель пауков то есть. Пусть Ананси и стала красивой женщиной вновь, он по-прежнему доходил ей лишь до талии. Однако Сид пер на нее, топил ее в волнах слов – так вода точит камень.
– Нас обоих бросили люди. Мы оба одиноки. Я перехожу эту древнюю улицу, моя дорогая, моя паучиха… этот ирландский демон знает тебя как женщину, богиню, паучиху, плутовку, знает все твои имена, все, что ты есть, и любит тебя такой, какая ты есть, какой ты всегда была.
Сид, стоя на цыпочках, нежно, однако уверенно сцепил пальцы на загривке у Ананси, приблизился к ее лицу и поцеловал в третий раз. Теперь он обрел полное ее согласие. На середине этого долгого объятия он вытянулся, словно в зеркале из комнаты смеха, и стал красавцем с нее ростом.
Сид улыбнулся, отступил назад, чтобы им обоим удалось в полной мере оценить его, и сказал:
– Любовь растит мужчину.
Ананси игриво склонила голову набок, зеленые глаза замерцали.
– Вся эта игра со смертянами была ради меня? Чтобы до меня добраться?
– Хочешь, чтобы я сказал “да”?
– Да, подменыш. Это меня порадует.
– Тогда да. Все для тебя. Все было ради тебя. Нам положено быть подменышами, богиня. Приспосабливайся или умирай. А любовь – двигатель перемен, любовь – подменыш. Признай: Сид и Ананси – есть в этом что-то. У нас будут красивые могучие дети с неведомыми силами, – хвастливо добавил Сид.