– Не должен, Ал, – согласился Дом.
Ники продолжил:
– И вам я тоже ничего не должен, мистер Де Пино. Или вам, миссис Де Пино. Я мыл вашу машину каждое субботнее утро с тех пор, как вернулся с войны. Я чистил ваши водостоки каждую осень. Я устанавливал вам зимние рамы, вырезал линолеум и постелил его у вас на кухне, забетонировал вам площадку под навесом для машины. Я старался быть хорошим парнем для вашей любимой дочки. Я не был ее достоин, но она никогда мне не давала этого понять. Я был почтителен и вежлив. Простите, что я слишком долго не осознавал правды. И я сожалею, что мне понадобилось все это время, чтобы принять решение, но это не значит, что я не должен был его принять. И неверным я его не считаю.
Ал Де Пино крякнул.
– Мы внесли аванс за банкетный зал.
– Я возмещу.
– Не нужны мне твои грязные деньги.
– Тогда что вы тут устраиваете, мистер Де Пино? – Гортензия теряла терпение. – То вы хотите вернуть ваши деньги, то не хотите. Определитесь, наконец!
– Я хочу, чтобы он понял, во что это нам обходится.
– Знаете, что я вам скажу? – предложила Гортензия. – Возьмите и устройте себе в этом зале… Миссис Де Пино, как долго вы замужем?
– Тридцать восемь лет.
– Вот и отпразднуйте там свою тридцать восьмую годовщину. Покажите всему миру, как это здорово. И правильно. И вы увидите, как быстро Пичи найдет себе своего собственного Ала Де Пино. «Вы отплатите добром, мир воздаст и вам потом». Я выиграла в лотерее нашей церкви вышивку крестиком с этим изречением. И это правда. Когда ты благодарен, жизнь раскрывается перед тобой и предлагает все, о чем мечтаешь. А сейчас у меня уже ноги отваливаются. Увидимся дома в Саут-Филли.
Ники и Гортензия пошли вверх по Гарибальди-авеню, чтобы забрать седан, который так и стоял у трибуны. Праздник завершился, трибуны опустели, улицы обезлюдели, ярмарочные фонарики потухли. Воздух был неподвижен, яркие флаги уныло обвисли в безветрии. Даже помост не казался таким впечатляющим, как утром, когда он был заполнен уважаемыми и важными персонами. Платформа с декорациями понесла тяжелые потери после парадной взбучки. По правде сказать, все они изрядно пострадали.
Ники и Гортензия слышали, как Де Пино и Палаццини препирались в отдалении, но это их не волновало. Ники открыл Гортензии дверцу, и она села в машину. Он занял водительское место, и вскоре они уже ехали вниз по Гарибальди. Де Пино и Палаццини в перепалке даже не заметили, как седан проехал мимо.
– Вы не будете против, если я заеду кое-куда? – спросил Ники у Гортензии, глядя на нее в зеркало заднего вида.
– Зачем ты спрашиваешь? Ты же за рулем.
– Я ненадолго. Или надолго.
Ники подъехал к дому Мэйми Конфалоне. Сквозь филенчатую дверь он увидел Ауги в пижаме, читающего книжку за кухонным столом. Мэйми мыла посуду. Ники тихонько поскребся в дверь. Мэйми обернулась, увидела Ники, поставила тарелку в сушилку и подошла к двери. Оглянувшись на сына, она выскользнула на крыльцо.
– Я хотел попрощаться. И поблагодарить тебя. Ты нас спасла.
– Ты бы для меня сделал то же самое. – Мэйми прятала руки в карманы передника.
– Я рад, что ты знаешь это, – улыбнулся Ники.
– Прошлой ночью… – начала она.
Он покраснел.
– Что мы можем сказать о прошлой ночи?
– Я не знаю, надо ли вообще говорить о ней, – мягко сказала Мэйми.
Ники не сразу уразумел, что она имеет в виду.
– Ты больше не хочешь меня видеть?
Мэйми улыбнулась:
– Я живу здесь. И буду жить здесь всегда.
– Мы могли бы… – начал размышлять Ники, – придумать что-то. Филли близко. Мы ведь могли бы встречаться?
Мэйми покачала головой:
– Лучше не надо.
– Почему?
– Потому что я была слаба. И ты тоже. Когда влюбляешься, Ники, это должно придавать тебе сил. Потому что, любя, ты должен что-то созидать, строить, а не просто прилепиться к кому-то, чтобы найти опору или спасение.
– Я могу быть сильным ради тебя, – не сдавался Ники.
– Ты будешь сильным. Как и та, которую ты встретишь однажды. Но я тебе благодарна. Прошлой ночью ты был прекрасен. Я считала, что для меня с романтикой покончено раз и навсегда. Я отгораживалась от всякой возможности любви и не думала, что когда-нибудь у меня будет что-то, хоть отдаленно напоминающее то, что испытали мы с тобой.
– Для меня это тоже очень много значило, Мэйми.
– Да, я знаю. Тогда давай заберем это с собой в будущее и сохраним, как сокровище.
Ники хотелось возразить, убедить ее, что они созданы друг для друга, доказать, что они прекрасная пара и должны быть вместе, но тут он начал понимать сказанное ею. Понимать значение ее слов и всю их важность. Нет, он не принимал их. Может, ей просто нужно время. Может, она еще не готова. Мэйми поцеловала его в щеку.
– Мама! – окликнул мать Ауги.
– Мне пора.
Мэйми погладила щеку, которую только что поцеловала, и ушла в дом.
Гортензия наблюдала всю сцену, но немедленно отвернулась, едва Ники направился к машине.
– Ну теперь мы наконец-то вернемся в Филадельфию? – простонала она.
– Да, мэм.
– Только мы вдвоем? – поинтересовалась Гортензия.
Ники не ответил. Он вырулил на улицу и увидел в зеркале заднего вида, как полицейская машина Эдди Даванцо подъехала к дому Мэйми с фасада. На мгновение он захотел вернуться, вдруг что-то случилось, но передумал и поехал своей дорогой.
– Теперь езжай прямиком, пока не увидишь «Хот-шоп» в Джермантауне. Больше никаких остановок.
– Это было важно.
– Почему?
– Потом поймете.
– Что пойму?
– О Мэйми Конфалоне.
– И?
– И обо мне.
Гортензия прыснула.
– Что тут смешного?
– Собираешься переехать в Розето?
– Нет.
– Она переедет в Филли?
– Возможно, кто знает.
– Ты ее спрашивал?
– Нет.
– А с ребенком ты виделся?
– Нет.
– А он как раз был дома, да?
– Да, был.
– Но она не представила тебя своему ребенку. Ники. Посмотри правде в глаза. Ты был для нее иллюзией.
– Чем?
– Иллюзией. Сладкой ватой, завернутой в сиюминутность, которая длится ровно столько, сколько положено, пока не растает.
– Я вам не верю.