Отец провел пятерней по лицу.
– А когда я ее впервые на руки взял… ты знаешь, чем она пахла?
– Чем?
– Фиалками! – Отцу будто продемонстрировали гениальный фокус. – Ее кожа и волосы пахли цветами. Не пеленки, не комната, не постель, а сам ребенок. И она так посмотрела на меня. Олег, она так на меня посмотрела! Будто знала все наперед. Про все на свете, и даже про то, что покинет нас.
– Она была особенной, – сказал Олег.
– Вы оба.
– Нет, – он хохотнул, – только не я.
– О! А ты знал, что твоя мама, рожая тебя, была девственницей?
Олег нахмурился, заподозрив, что отец тронулся умом.
– Технически – была. Гинеколог втолковывал мне. Там, ну в этой плеве… есть отверстия. Наверное, для крови, не знаю. И получилось так, что я… ну, – он покраснел до корней волос, – это кольцо не повреждалось, оно порвалось во время родов.
Олег обдумал информацию и сморщился.
– Не обо всем стоит рассказывать, пап.
– Но я себе решил: мои дети – необычные. С сыном – как непорочное зачатие. Дочь в рубашке и пахнет фиалками. А вышло вот как.
Они сидели в тишине, размышляя о своем. Синхронно заурчали их желудки, сын и отец улыбнулись друг другу. Олег сказал:
– Давай картошки нажарим?
На Ленина, Гагарина, Советской, Рабочей, еще на тридцати девяти улицах жители Свяжено готовились ко сну. А в доме у парка Веретенников встал с постели и вышел в коридор. Он двигался тихо, чтобы не почуяли подъездные тени. Приблизился к дверям и посмотрел в глазок. От страха ноги сделались ватными. Колени подогнулись, он неосторожно схватился за дверную ручку и догадался по шорохам и скрипам: его обнаружили.
Кто-то измазал лампочку красным лаком. Этаж был багровым, и, хотя выпученный глаз Веретенникова не увидел никого за дверью, мочевой пузырь опорожнился непроизвольно. Моча потекла по бедру.
– Есть там кто? – прохныкал учитель.
– Есть, – ответили извне.
14. Пещера
По трассе мчали машины. Вряд ли водители удостаивали рынок и домишки у обочин даже беглым взглядом. Привет, безымянный поселок; пока, безымянный поселок. Разве что кому-то приспичит заправиться или заскочить в «Чебоксарский трикотаж». Полуденное солнце согревало луга и речную гладь.
Водоотвод прошивал насквозь насыпь под трассой и сейчас был сухим. Метров тридцать в длину, он оказался достаточно просторен, чтобы Надя не пригибалась. Олег был вынужден горбиться и беречь макушку от торчащих сверху скоб. Мартовка обмелела, на дне цементного конуса змеилась дорожка затвердевшей грязи.
Целомудренно чмокнув Олега в щеку, девушка сказала:
– Ты мне снился.
Надя надела шорты и майку, завязала волосы в хвост. И такой походный вариант не лишал ее эффектности.
– Что я делал?
– Ой, ты был счастлив. Кричал, что у тебя родилась сестра.
– Я так и кричал всем, когда Владу привезли из роддома.
Он промолчал о том, что снилось ему. Общественный туалет, залитый багровым сиянием, задушенная и изнасилованная Надя на полу. Ее одежда порвана, ее лицо – черная гематома.
Смена кадров: пляж, в воде плавает разбухший труп. Он качается, лежа на животе, но Олег узнает сержанта Самсонова. Наклоняется, чтобы за ногу вытащить труп, и видит свое отражение в воде: череп рассечен пополам листом железа.
Он пробудился, чувствуя на языке солоноватый привкус меди. Наверное, зуб кровоточил во сне. Светало, петухи голосили за окном. Переворачиваясь в постели, Олег заметил что-то чужеродное на руке. Дыры от внутривенных инъекций от локтя до кисти. Язвы с воспаленными краями. Отравленные и сожженные вены под кожей.
Он завопил.
И проснулся – теперь по-настоящему.
– Что-то не так? – прищурилась Надя. Протарахтел грузовик.
– Нет-нет, отлично.
– Ну… идем?
Пещера тролля подванивала экскрементами и тиной. Лучи фонариков вклинились в сумрак. Здесь было куда грязнее, чем в «Ивушке». Пластиковые бутылки, осколки стекла, шуршащие пакеты из-под чипсов.
– Не порежься, – предупредил Олег, переступая через мину: горку дерьма. Надя выскользнула обратно в июньский день, вернулась с сучковатой палкой.
По трассе летели шумливые металлические звери. Фантазия нарисовала фигурку в глубине водоотвода. Синие глаза, словно парящие перед бледным серьезным личиком, большие, как у героев аниме.
– Ты представлял, каким будет финал Игры?
– Не факт, что Влада успела приготовить финальный уровень.
– Будем надеяться на лучшее. Ты думал о призе?
– Если это курточка из шерсти муфлона, я подарю ее тебе.
Надя хихикнула:
– Ты великодушен. Но для поселковой библиотекарши это приключение – уже дорогой подарок. Гляди.
Она посветила на вогнутую стену. Цемент позеленел от мха, но свободное пространство было измарано наскальной живописью. Влага уничтожила большинство надписей. Да Олег и не расшифровал бы каракули поклонников хип-хопа. Были и читаемые послания: про сосущую Нинку, про «сдохните, суки». Лого группы «Korn» рядом с намалеванным шприцом.
– Это точно не Влада, – сказал Олег.
Надя включила вспышку на телефоне и принялась фотографировать граффити:
– Не спеши.
Он складной дубинкой раскидал хлам. Корка грязи ломалась под подошвами. Вжикнул шинами по шоссе какой-то гонщик.
Первая треть водоотвода не дала ничего, кроме мусора и какашек.
– Там что-то сдохло, – скривилась Надя. Они двигались, широко расставив ноги, упираясь кедами в сухие участки трубы. Олег тоже почуял: сладковатая вонь разложения. Сбитая автомобилем животина могла приползти сюда в поисках избавительной смерти.
Надя палкой разгребала наносы. Чем дальше они шли, тем чище становилось. Непосредственно под дорогой не было ни бутылок, ни фекалий, ни подсказок. Зато были мухи, жирные и назойливые. Дурной запашок усилился.
– Вон она, дохлятина, – Олег поводил фонариком. Надя натянула майку на лицо. В другой ситуации его бы заинтересовал белый живот девушки.
Из-за пирующих насекомых создавалось впечатление, что труп шевелится.
– Кыш! – Олег махнул дубинкой. Мухи, недовольно жужжа, оставили трапезу. Игроки встали над находкой, прикрывая носы. На цементе лежала собака. Помесь спаниеля и дворняги. Язык вывалился из пасти.
– Бедняжка, – ойкнула Надя.
Судя по всему, пес пролежал здесь не дольше недели. В душной трубе процесс разложения ускорился.
– Домашний, – жалостливо сказала Надя.