– Много ли нужно бедному художнику? – спросила я, хрустя сахаром.
– На то он и бедный, что много, – ответил ты.
Ты был моим лучшим другом. Вернее, ты был единственным другом. А значит, лучшим. Я всё время в кого-нибудь влюблялась и спрашивала тебя: «Что же делать?».
– Рисовать, – всегда говорил ты.
Но о своих влюблённостях ты никогда не распространялся. Единственное, что я о тебе знала точно, – это то, что ты любишь современное искусство. И обожаешь, когда тебя не понимают. От непонимания ты приходил в восторг.
– Наверное, когда тебя не понимают, ты чувствуешь себя современным искусством.
Ты смеялся и падал с табуретки.
– Знаешь, мне кажется, я во власти бесов: чувствую себя гением.
– Нет, ты во власти искусствоведов.
Мы опять смеялись и падали с табуреток.
Мы мечтали с тобой увидеть друг друга в старости.
– Когда я вырасту…
Да, даже на четвёртом курсе мы говорили эту фразу. Или:
– Знаешь, что дети сегодня сказали?..
Дети – это однокурсники.
А как-то раз, открывая дверь сантехнику, я произнесла:
– Никого из взрослых нет дома.
Сантехник понимающе кивнул.
Взрослая жизнь – это что-то после табуреток.
Взрослая жизнь – это после того, как ты дочитаешь «Обломова».
– Дочитал?
Мой вопрос повис в воздухе. Однажды ты исчез. Ты перестал отвечать на звонки и письма, перестал ходить в институт. Куда ты пропал? Почему? Так бывает только в кино. А мы не в кино. Мы в жизни.
Я искала тебя в институте, на наших мостах, улицах, где мы обычно ставили наши пленэрные табуретки, спрашивала у всех… Почему я не поехала к тебе домой? Потому что у меня был комплекс дамы с шубой.
Одна странная дама рассказала мне историю, как она не могла найти свою любимую шубу: перетрясла всё на даче, вытряхнула всё с антресолей… А шуба была рядом – в картонной коробке. Но она туда специально не заглядывала, потому что эта коробка была её последней надеждой. Если в ней нет шубы, значит, её нет нигде.
Так и с тобой. Я знала, что твой дом за чертой города. Но ноги туда не несли. А вдруг тебя там нет? За чертой была последняя надежда.
Прошло много лет. И пока я сидела на своей табуретке в ожидании тебя, я уже выросла. Когда рисуешь, не замечаешь, как растёшь.
Я редко теперь беру с собой карандаши, а табуретку беру. Она для меня теперь как средство для облегчения ходьбы – «ходунки». Иногда я сажусь посреди города и смотрю. Люди идут и идут. Будто всё это для меня происходит. Кино. Иногда люди думают, что я прошу милостыню.
Где ты сейчас? Помолился на чёрный квадрат, упал и рассмеялся?
Я знаю, что обрадую тебя тем, что ничего не понимаю в твоём современном искусстве и твоём исчезновении. Знакомые спрашивают: «Когда, наконец, закончится его перфоманс?!».
Когда-нибудь о нас с тобой все узнают. Твоё исчезновение, табуретки и мои русалки войдут в историю. Их будут раскупать на всех аукционах за невероятные деньги.
Но наши пленэрные табуретки будут стоять уже далеко от Земли. Мы будем смотреть сверху на весь этот переполох и вспоминать, как нам не хватило денег на «Счастье».
Мы упадём и рассмеёмся.
Розовый Кролик и другие
За соседним столиком сидел Розовый Кролик. Он снял ушастую голову и внутри оказалась потная голова фиолетовой бабушки.
Практически у всех бабушек, которые мне встречались, был такой цвет волос. Фиолетовые локоны старых фей пушились на ветру, наводя на мысль о неизбежном. Что когда-нибудь придёт старость, и бедность заставит вылить чернила в тазик и окунуть в него голову. Седина исчезнет, волшебство останется.
Ну и голова кролика сверху.
Фиолетовый Кролик пил вишнёвый морс, ел блинчик по акции и задорно болтал розовыми лапами. Справившись с блинчиком, он снова надел кроличью голову и пошёл зазывать людей в эротический магазин.
По большей части на него реагировали дети:
– Мама, смотри, какой зайчик! Возьми у него бумажку!
Тут надо отметить, что фиолетовая сущность Розового Кролика была совестливой и прятала от детей флаеры. Центром её внимания были мужчины элегантного возраста.
Однажды все места в нашем любимом кафе были заняты, и Кролик подсел к нам. Он по-свойски представился: Люба. Люба ела чечевицу и рассказывала, что эта должность досталась ей по блату, что стариков в такие заведения не берут.
– Вот у меня знакомая есть. Так она в музее работает. Спит бес-про-буд-но! Чья-то родственница. Там только родственники работают. Самое блатное место. Она дома всё время спала, а теперь её на стул в музей пересадили. Экспонат! Я даже на неё смотреть ходила. Спит, мраморная! Завидую, конечно. Но кто ж меня туда посадит?! Я и сюда-то еле устроилась. Сын подруги – директор. Но вам в этот магазин заходить не стоит, даже когда вырастете. Я лично внутрь не захожу – противно, я костюм с собой ношу, в пакете.
Люба лукавила. Потому что дальше она стала перечислять весь ассортимент. Сначала на её лице возникала невинность – «смотрю, рога какие-то… думаю: а куда это надевают?!», потом осуждение – «в наше время без этого обходились!», потом блеск в глазах – «а бельишко там хорошее, хлопок!»
Мы с Милой окончательно запутались, что привело Любу в эротический магазин: бедность или здоровый интерес к жизни.
Нам с Милой в то время было по четырнадцать лет, и мы тоже решили подработать промоутерами. В агентстве «А-Мир». Клеили по городу объявления в духе: «Срочно! Сдам однокомнатную квартиру рядом с метро. Тамара».
Однажды видим, за нами гонится какой-то сумасшедший мужик с раскалённым лицом. Срывает наши бумажки, трясёт ими и орёт: «Просто уважение надо иметь! Просто уважение!..». И вся стая белых объявлений летит в мусорку.
Какое уважение? При чём тут уважение?
Мужик указывал в даль. На перспективу обклеенных нами зданий. Все дома стояли в заплатках. Город с нашей помощью стал похож на нищего.
Ещё один смысл слов этого раскалённого мужика открылся нам позже, когда мы позвонили работодателю с вопросом о гонораре. Вежливый директор Амир, поблагодарив нас, объяснил, что день зарплаты – пятница. С этими словами он, видимо, вынул сим-карту и бросил в Неву. Сим-карта опустилась на дно, и с ней исчез целый «А-Мир». В пятницу на месте фирмы открылся зоомагазин.
Конечно, фирма закрылась не из-за нас. Кругом толпились погоревшие квартиросъёмщики, у которых встреча с Амиром тоже была назначена на пятницу. И все эти люди походили на нашего знакомого раскалённого мужика. Все трясли объявлениями. Но там, где когда-то находилось кресло Амира, уже стояла клетка с шиншиллой.