Всего за двадцать минут Лекскскс добралась до сада Попрошаек. Перед садом стояли машины с включенными фарами и городские автофургоны. За воротами она увидела фонари констеблей с длинными ночными и более короткими дневными дубинками наготове. Этим вечером подходили к завершению выселения. Вскоре сад будет закрыт для всех, кроме летучих мышей. Она перешла на темную сторону улицы – появляться на виду у констеблей никогда не разумно. Перед ней семья попрошаек с пакетами и одеялами в руках направлялась к набережной, а там, если позволит прилив, они смогут выкопать углубления в гальке за ветрозащитой, где, как они надеялись, их не будет видно. Всего несколько сотен шагов – и она сама будет дома и в безопасности.
На что надеялась Лекскскс или чего опасалась, когда вошла на общий двор между «Кондитерским домиком» и виллой Бузи и принялась стучать в дверь его кухни? На то, что он не умер, конечно, хотя вероятность этого не исключалась. И это определенно было бы его наиболее основательным предлогом для того, чтобы не явиться на концерт. На то, что он, вероятно, улегся в кровать и его нужно согреть и накормить? С этим она могла бы справиться. Что он сумасшедший старый хрыч, которому нравится, когда его ждут, а он находит дешевое удовольствие в том, чтобы не появиться? Она могла бы понять такое поведение. У нее отец был таким. На то, что его поразила какая-то болезнь? Она тогда вызовет ему врача или «Скорую». Но больше всего надеялась она на то, что найдет старого и интересного человека, которому всего-то и нужно, что чье-то общество. И что он пригласит ее выпить. От прогулки по городу у нее пересохло во рту, и от алкоголя она бы не отказалась.
Бузи не стал спускаться вниз, чтобы впустить ее, когда она простучала в его дверь в последний раз. Чувствовал он себя недостаточно хорошо, чтобы снова таскаться по лестнице. Он открыл маленькое окошко в спальне, окликнул ее, спросил, чего ей надо. Она полусидела на его мусорном бачке в ожидании ответа на свой стук и гладила одного из котов – тощего и серого. Она подняла голову на дребезжащее окно и одарила его своей странной улыбкой. Он ничего не мог с собой поделать – вспомнил последнее дикое существо, которое видел там, и почувствовал, что эта молодая женщина и мальчик как-то связаны.
– Так в чем дело? – крикнул он.
– Я хочу посмотреть внутренности, – сказала она. Ей пришлось на ходу выдумывать причину своего появления. Может быть, причин для беспокойства никаких и не было. – У вас такие же, как и у меня? Я имею в виду дом. Не ваши внутренности. – При одной мысли об этом на ее лице появилась гримаса.
Бузи, конечно, удивился и заподозрил что-то неладное. Зачем ей видеть его дом изнутри? Он вполне мог допустить, что коварства Джозефа Пенсиллона хватило на то, чтобы подослать ее для… для чего? Попытаться внушить ему, что человек столь старый и немощный, каким он должен казаться в этот вечер, будет иметь преимущества, живя в меньшем доме? Его племянник мог подкупить кого угодно. Поэтому он почти не говорил с ней, когда они переходили из комнаты в комнату. Она, на его взгляд, демонстрировала преувеличенный интерес. Дело обстояло так, словно, готовясь сделать то, за что ей было обещано вознаграждение, она осматривала виллу, отмечала ее высокие потолки и тяжелые двери, древние поскрипывающие половицы и прогибающиеся оштукатуренные стены, ее призрачную солоноватую влажность, общее ощущение заброшенности и неухоженности, запах, трудные лестницы, полузабытые комнаты и, наконец, огромные затраты, которые потребуются, чтобы придать всему этому современный вид.
– Я сам собираюсь съехать отсюда, – сказал он, испытывая ее реакцию, когда они дошли до коридора между тем, что в его мальчишеские годы было его музыкальной комнатой, и гардеробной родителей. – По крайней мере, подумываю об этом.
– Что, хотите продавать?
– Да, как и виллу «Кондитерский домик». – Он почти повторил слова, которые она сказала ему несколько дней назад на улице. – Ее сносят. Под строительство. Место великолепное, как крошки печенья.
– Но ведь вы здесь родились, правда?
– Да, родился – в этой самой спальне, которая выходит в коридор, где мы стоим. На этой самой кровати.
– Тогда я бы сказала, что вам хочется остаться… чтобы закончить ваши дни… – Пожалуй, она зашла слишком далеко.
– …на той же самой кровати?
– Жизнь лучше всего, когда она закольцована, верно?
Она прочла об этом только сегодня утром в «Книге трюизмов» Мондаци. Так наш городской философ смог искупить ее неделикатные слова.
Бузи кивнул, потому что теперь, хотя и не вполне понял смысл ее слов, был уверен, что Джозеф ее не присылал.
– Давайте выпьем за это, – сказал он, обрадовавшись вдруг ее обществу. – Выпьем за мое иссушенное тело на этой старой кровати.
– И пусть это кольцо не сомкнется слишком скоро, – сказала она и рассмеялась, радуясь чеканной четкости своей фразы.
Теперь они сидели в полутьме гостиной на его длинном табурете, и бутылка была почти пуста. Лекскскс никогда прежде не пила ликер «Булевар» и вряд ли стала бы пить в будущем. «Вкус, подсказанный природой», – прочла она этикетку. Каков бы ни был его вкус, ликер был крепким. Она не могла разобрать, на какой основе он был приготовлен: то ли на инжире, то ли на резине, вываренной в сахаре.
– Это шелковица, – сказал ее сосед.
– А по виду не похоже, – сказала она, поднимая бутылку в лунном свете. – Он не красный, а зеленый.
– Зеленое стекло.
– Но у него и запаха шелковицы нет. – Она демонстративно понюхала, потом допила остатки.
– На этикетке написано: шелковица.
– Ну, этикетке, конечно, лучше известно. – Ей пришлось рассмеяться. У нее и прежде случались такие бессмысленные разговоры, но благодаря гашишу, а не шелковице.
– Но я смотрю, что вы допили, несмотря на резиновый вкус.
– Я люблю резиновый вкус.
Теперь смеялся и ее сосед, хотя рот его при этом кривился. Их болтовня была какой-то нелепицей, так говорили между собой молодые люди, но редко мужчины его возраста.
– В этом вы похожи на мою жену Алисию, – ответил Бузи. – Она любила свой ликер «Булевар». Ее нет вот уже почти два года. То есть она умерла – не убежала. И мы допили последнюю бутылку, оставшуюся от нее. Адьё.
И поэтому Лекскскс спросила про Алисию, как оно и полагалось, и была очень любезна, внимательно слушая, хотя темнота и алкоголь вместе с необычным теплом пышного тела справа развязали Бузи язык, и он начал повторять свои воспоминания, а потом позволил себе заплакать, очень тихо, так что и не услышать, но она чувствовала, как сотрясалось его тело и дрожали колени. Немного спустя, чтобы вернуть его к действительности, она спросила, как, вопреки предсказаниям отца, состоялась его карьера. («О да. Отец всегда говорил: „Песнями кладовку не наполнишь“».) Потом они повздыхали о виллах: Лекскскс не знала о планах застроить не только этот участок, не знала о «Роще». Наконец она почувствовала, что они сблизились достаточно, чтобы спросить у него, откуда все эти раны, откуда его заброшенность. И его грязь. И он рассказал ей обо всем: о бачках, мальчике, укусах, избиении, Пенсиллонах. Он рассказал, в каком месте его прокололи и где это делали. А закончил пересказом последнего сна, упорядочив его и придав ему больше осмысленности.