Сыщик и канарейка - читать онлайн книгу. Автор: Алиса Дорн cтр.№ 38

– Ваши перчатки тоже?

– Возможно. Пожимать мне руку при прощании я бы не рекомендовал. Однако завтра они будут совершенно безопасны: я практически не использовал сейчас дар, – я пожал плечами в ответ на невысказанный вопрос. – Вы спрашивали, зачем мне самоконтроль. Чтобы рассчитать.

В конце концов, правильная дозировка – главный фактор не только лечения, но и убийства. Правда, в случае с Толлерсом меня на это уже не хватило.

Второй раз за наше знакомство я увидел на лице Эйзенхарта выражение, которое не мог расшифровать. Было ли в нем удивление? Неверие? Или… жалость?

А если последнюю я не выдумал, то к кому? Ко мне или к нему, лишенному даже самого слабого из даров? Впрочем, спустя мгновение детектив снова надел маску и кривовато улыбнулся.

– Каких только талантов не обнаруживаешь в родственниках, – хмыкнул Эйзенхарт. – Оригинально. Расскажете, как все произошло с Толлерсом, или мне додумать самому? А то я ведь могу.

Я снова пожал плечами. Едва ли его версия будет сильно отличаться от реальности. Однако просьбу исполнил.

– Он невовремя вернулся, – подвел я итог.

Интересно, воспримут ли присяжные мой дар как отягощающее или смягчающее обстоятельство? И решит ли министерство вмешаться? Ради общественного спокойствия огласки в происшествиях с обладателями красной метки старались избегать. Любыми способами. Впрочем, у Эйзенхарта имелся другой взгляд на мое ближайшее будущее. Не включавший обвинения и наручников.

– Ерунда, – отмахнулся он от моего предложения проследовать за ним в управление. – Никуда вы не пойдете. Судя по вашему рассказу, это чистейшая самооборона.

– Не все могут так рассудить.

– Им придется поменять свое мнение. За кого вы меня принимаете? Кем бы я был, посадив члена семьи?

Порядочным человеком с точки зрения закона. Но, как я уже успел заметить, в Гетценбурге было свое понимание порядочности и ее корреляции с имперским правом.

Спрыгнув со стола, Эйзенхарт широким шагом пересек кабинет. О чем-то подумав, вернулся.

– Вот что мы сделаем. Раз я отстранен от расследования, пусть Конрад сам до всего додумывается. Пока я это придержу: в четвертый отдел с трупом на руках никому соваться не стоит, а с красной меткой – и подавно. Но я пришлю к вам Брэма, – решил он. – И сам подойду, тогда договорим. Во сколько вы освободитесь?

Главное из его речи мне вычленить все-таки удалось.

– За что вас отстранили?

– А вы как думаете? – хмыкнул Виктор. – Комиссар Конрад не совсем в восторге от моей профессиональной этики.

Я мог понять почему.

– Но, несмотря на это, вы продолжаете вести дело Хевеля?

На лице Эйзенхарта расцвела широкая ухмылка.

– Вы думали, я так просто откажусь? Док, вы меня плохо знаете!

Доктор

Уже второй раз на этой неделе, вернувшись в общежитие, я обнаружил дверь в свою комнату распахнутой настежь. Впрочем, сейчас над замочной скважиной склонился Шон, чья рыжая макушка сияла бриолином в лучах заходящего солнца.

– Добрый вечер, сэр, – поздоровался со мной он, с осторожностью вынимая замочный механизм.

– «Роберта» достаточно. Не нужно постоянно называть меня сэром.

Парень помотал головой.

– Не на работе, – отказался он.

Я не стал настаивать.

– Что ты делаешь? – вместо этого спросил я.

– По следам, оставленным отмычкой, можно попытаться определить, кто изготовил инструмент. Видите эти царапины, сэр? Грубая работа. Чтобы вскрыть дверь, приходится прикладывать силу, поэтому остаются следы. Будь инструменты хорошего качества, вы бы ничего не заметили, – словоохотливо, как человек, занимающийся любимым делом, пояснил мне Брэмли, продолжая ковыряться в замке. – На Королевском острове такие делает Стивенс. В Лемман-Кливе – Хансенсен…

– И это можно определить по царапинам?

– Не так сложно, сэр. Просто требует опыта.

Я вспомнил, чем Брэмли занимался до поступления на службу в полицию. Чего-чего, а опыта у него хватало. Сержант споро собрал механизм и вставил обратно.

– Мы можем пройти внутрь? Надо осмотреть место преступления.

– Ты, кажется, уже прошел, – проворчал я, но сделал приглашающий жест рукой. – Пожалуйста.

За прошедшее с обыска время я успел навести в комнате относительный порядок, чем расстроил сержанта.

– Лучше бы вы оставили все, как было, – вздохнул он. – Вы не откажетесь показать, как это выглядело в тот вечер?

Я не отказал. Под карандашом Шона, неуклюже зажатым в по-медвежьи большой ладони, проступала окружающая нас обстановка. Его вопросы заставляли вспоминать самые мелкие детали, и я наблюдал, как оживает картина того вечера. Оторвавшись от карандашного наброска в полицейском блокноте, я посмотрел на самого Шона. Если вглядеться внимательнее, можно было заметить, что для медведя он отличался не самым крупным сложением. Он был жилист и тонок, как я сам, как моя мать, как леди Эйзенхарт и как, должно быть, их сестра, которую я никогда не встречал. Он казался мощнее из-за Артура-Медведя, оставившего на нем свою метку, но на самом деле был угловат и несклепист, как все подростки. Руки, которые он обычно не знал, куда деть, были по-медвежьи грубыми, но в то же время обладали длинными чуткими пальцами. Цветом кожи и волосами он пошел в своего отца, но глаза у него были голубыми, точь-в-точь как у леди Эйзенхарт – и как те, что остались в моих воспоминаниях.

– Сэр? – Брэмли перехватил мой взгляд.

– Как ты попал в Гетценбург?

Шон отвернулся – вроде как для того, чтобы осмотреть кухонную нишу. Но и со спины было заметно, как он напрягся.

– Вам Виктор рассказал.

– Не всё, – не стал отрицать я. – Он отказался говорить, как ты очутился среди «мальчишек».

– Мой отец был дезертиром, – после паузы сказал Шон. – Презираете?

– Нет.

Я ответил честно. Побывав на фронте, я отдавал себе отчет в том, что война – занятие не для всех. Она требовала определенного склада ума… И души. Иначе забирала себе и то, и другое – часто вместе с жизнью.

Но я также понимал, почему Шон так думал. Благочестие заботило общество больше, чем люди. Не так давно утихли призывы убивать семьи дезертиров, чтобы те знали, кто заплатит за их предательство, – и чтобы не портить империю «дурной кровью». В отличие от людей востока имперцы, к сожалению, не признавали, что сын не в ответе за отца.

После моего ответа дальнейший рассказ дался ему легче.

– Когда мы узнали, нам пришлось переехать. Денег не было. Мать слегла от горя… И не вставала до конца, – его голос дрогнул, в отражении в оконном стекле показался предательски покрасневший кончик носа.