Вечный гость - читать онлайн книгу. Автор: Рубен Давид Гонсалес Гальего cтр.№ 30

Но. По большому счету и в конечном итоге все не принятые и исключенные делятся на две неравноценные категории. На живых и мертвых. Можно найти и другую работу, в конце концов. Другой гольф-клуб.

Мертвым и обреченным на смерть уже не поможешь. Мертвые исключены из самого главного списка. Списка живых.

Живые, исключенные без конкурсов и жюри, непосредственно переходят в категорию выживших.

Что остается выжившему? Часто – ничего. Ну, выжил ты, а что дальше? Иногда, очень редко, если сильно повезет, остается играть на рояле, петь и плясать на потеху публике.

Издавать журнал.

Писать статьи.

Жить.

Бумеранг

Они – там, мы – здесь. Они наказаны. Наказаны нами. Наказание сурово, на то оно и наказание. Суть наказания – изоляция. Лишение свободы. Лишение свободы само по себе страшное, очень страшное наказание. Никто и никогда не определит оптимальные сроки изоляции человека от общества. Наказание никогда не бывает достаточным, никогда не бывает чрезмерным. Парадокс. Мы почти уверены, что знаем, как надо наказывать. Почти все согласны, что за убийство надо изолировать человека от общества навсегда, а за кражу курицы – штрафовать или давать минимальный срок. Но между убийством и кражей курицы – непреодолимая пропасть. Обширное неизвестное пространство. Какой срок считать соразмерным и действенным для наказания? Неизвестно. Достоверно одно: первые шесть месяцев в тюрьме – самые тяжелые. Шесть месяцев тюрьмы – наказание, все, что больше, – изоляция. Первые шесть месяцев заключения человек думает. Потом думать перестает. Потом привыкает.

Тюрьма – страшная вещь. Но хуже тюрьмы пока ничего не придумали. Когда придумают хуже – тюрьмы отменят за ненадобностью. Пока есть необходимость изолировать часть общества от другой части, надо строить тюрьмы. Надо строить больше тюрем. Придется. И в этих новых тюрьмах придется смягчать условия содержания.

Эффект бумеранга. Чем больше жестокости к наказуемому, тем меньше у него шансов сохранить остатки человеческого достоинства. Жестокость порождает жестокость. Милосердие порождает милосердие. Бумеранг – удобное и дешевое оружие. А главное, австралийское. Австралии очень повезло по части отношения к заключенным. Немалая часть нынешних австралийцев – бывшие заключенные. Опровергая все теории наследственности и рассуждения об изоляции, австралийцы построили свою страну. Нормальную страну, не хуже и не лучше других. Обычную страну. С самолетами, кораблями и тюрьмами. Как им сидится и охраняется в этих тюрьмах, я не знаю. Австралия далеко. Хочется верить, что там все немного лучше, чем в Англии, хотя бы из-за бумеранга. Человек, который хоть несколько раз в жизни видел бумеранг, физически не сможет отмахнуться от мысли о человеческом круговороте.

Тюрьмы бывают разные. В маленьких странах – получше, в больших – похуже. В маленькой стране легче понять, что преступник – твой сосед, он никуда не денется, а когда выйдет из тюрьмы, снова окажется твоим соседом.

Россия – огромная страна. Опыт маленьких стран тут неприменим. Опыт Австралии неприменим тоже. Австралия далеко, да и бумеранги в России не используют. Можно, теоретически можно, наверное, было бы экспортировать из Австралии партию бумерангов. Привезти бумеранги в Россию и заставить смотреть на них всех поголовно. Но все-таки, кажется, не приживутся бумеранги в России. Чужое это. Чужой опыт не помогает.

У России есть свой, очень богатый тюремный опыт. Ни на что не похожий, ни с чем не сравнимый. Как немецкая пунктуальность или английская чопорность. Милосердие. Отношение к преступившему и падшему двоякое. До того, как поймали, – враг и злодей; после того, как поймали, – страдалец. Изначально, глубинно, внутренне черта эта издавна присуща русскому человеку. От песни про атамана Кудеяра до знаменитого выкрика Володи Шарапова: «Глеб, не стреляй!»

Я хорошо помню, как Глеб Жеглов стрелял в опасного вооруженного преступника, и нам всем хотелось, чтобы он обязательно попал. А потом, через несколько серий, артист Владимир Высоцкий целился в другого, хорошего, невооруженного и неопасного, и мы все, включая Шарапова, хотели, чтобы Высоцкий не попал. Мы единогласно присуждали «хорошего» вора к жизни и милосердно позволяли ему бежать от правосудия.

Милосердие – чудесное и загадочное русское слово. Мы забыли его. Мы забыли, но это не страшно, совсем не страшно. Можно вспомнить. Перечитать Достоевского, Чехова или братьев Вайнеров.

Те, кто уже сидит, не опасны. Опасны другие, кто на воле и кого не поймали. Парадокс.

Как проявить к сидящим милосердие? Да покормить хотя бы по сахалинским нормам, описанным Чеховым. Наказание едой – дикое, варварское наказание. Лишения свободы достаточно, вполне достаточно.

Зачем нам Америка?

Детей бить нельзя. Ни за что нельзя бить детей. Взрослых тоже бить нельзя, но бьют. И детей бьют. Ни за что бьют, просто так. Бьют палками, руками, травят газом. Говорят, что так надо. Говорят, что, если их не бить, дети совсем распускаются и перестают слушаться взрослых. К тому же, говорят, это не совсем дети. То есть они, конечно, дети, но не совсем. Они преступники.

Дети-преступники уже как бы и не дети. Сложная грань между детством и взрослой жизнью уже перейдена. Они уже попали во взрослый мир. Взрослые дети либо инфантильные взрослые – сразу не понять. Такая у них судьба, такая у нас судьба. Дети пишут сочинения, дети мечтают о доме, маме и друзьях. Одновременно с этим, дети бьют друг друга, дети мстят сами себе за взрослую жизнь там, на воле. Мстят за вынужденное взросление, отсутствие домашнего тепла. Мстят себе за то, что попались, за то, что попались именно они. Больше некому мстить, больше не на кого вылить всю злобу и раздражение тюремной изоляции. Больше нет никого, совсем никого рядом. Только охрана. И воспитатели. Даже если повезло, если очень и очень повезло, и охрана, и воспитатели хорошие, добрые, очень честные и порядочные люди. Даже если так, они все равно лишь охрана и воспитатели. Персонал. Чужие дяди и тети.

Дети пишут сочинения. Они утверждают, что самое страшное в тюремной жизни – этап. Доставка из пункта А в пункт Б. На этапе холодно, голодно и грязно. На этапе плохо.

Еще говорят, что жестокости и черствости дети научились у американцев. В американских фильмах так много жестокости и злобы. Все правда. Кассовые фильмы, худшие фильмы из худших, показывают ежедневно, хорошие – редко. Но даже в тех, глупых и почти бессмысленных фильмах, даже там, у них, в Америке, взрослых и жестоких заключенных, злобных монстров без стыда и совести, перевозят в обычном, нормальном транспорте. Храбрый полицейский приковывает себя к преступнику наручниками. И все. А вагонов «столыпинских» в Америке нет. Я привожу в пример Америку, так как в других странах всё гораздо гуманнее и проще. В других, маленьких странах всё иначе. Америка и Россия – две большие страны. Им есть чему поучиться друг у друга.

Я точно не уверен, но вполне может быть, что и в России преступников станут перевозить, как в Америке. Понимаю, что не все можно поменять сразу. Понимаю, что отказаться от «столыпинских» вагонов очень трудно. Но начать-то можно? Можно начать, например, с детей? Сможет храбрый русский полицейский приковать себя наручниками к маленькому мальчику и довезти его до места назначения? Наверное, все-таки сможет. Да нет, наверняка сможет. Сможет, конечно. Штирлиц бы смог. Если бы Штирлицу поручили довезти мальчика из пункта А в пункт Б, он бы смог. Он и не такое мог. А радистка Катя абсолютно точно, я уверен, смогла бы доставить до места назначения даже самую непослушную девочку.