Нико понял это, когда в очередной раз прошерстил записи Такалама о порченых и сделал несколько выводов. Астре отличался от Каримы тем, что из-за него погибли люди. Он не доказал Цели, что способен распоряжаться даром, обходясь без жертв, поэтому она и не сняла запрет. Только однажды калека смог обойти его. Он просто не знал, что Элиас на четыре года старше. Но в тех случаях, когда возраст человека был очевиден, это не работало.
* * *
К вечеру «Мурасаки» прибыл в порт Унья-Паньи, и люди, как горошины из спелого стручка, посыпались в лодки. Остроухов и моряков Кайоши послал за покупками, восхищенные провидцы вырядились по-павлиньи и вместе с Оситой отправились изучать таинственный Намул в поисках вычурной ткани, а Нико и Клецка собирались, не теряя времени, найти морозного шамана.
Вечерний город сиял всеми красками. Пристань шла полукругом, и с одного ее конца было видно, как на другом дорожки от фонарей пронзают воду, словно замершие в полете звезды. Закат оставил от кораблей только черные силуэты в паутине мачт со спущенными парусами, от людей на кораблях – далекие голоса.
Лодка сильно раскачивалась, и принцу с остроухом пришлось попотеть, втаскивая Кайоши вместе с креслом на деревянный помост, по которому можно было проехать к берегу.
Нико едва стоял на ногах. Казалось, камни под ним вздымаются и опускаются, а стоило ветру подуть в его сторону, как накатила тошнота от запахов уличной кухни. Если в противовес морской существовала и земная болезнь, принц определенно стал ее жертвой.
Кругом было шумно и весело, как всегда перед черноднем. Бренчали на гитарах музыканты, кто-то хлопал в ладоши и танцевал, скворчало сало на углях жаровен, шипело масло, с шумом падали в сковороды перевернутые на бледную сторону оладьи. Нико даже остановился, чтобы впитать эту атмосферу, и тут же одному боку стало холодно от ветра, а другому тепло из-за жара печи, где пеклись крендели с маком и корицей.
– И почему мы должны встретиться с шаманом именно в тюрьме? – вздохнул он, с неохотой садясь в нанятый Клецкой экипаж.
Больше часа они катили по Унья-Панье куда-то на самые задворки. Нико развлекался тем, что ел купленный по пути бараний шашлык и пирожки с вишневыми цукатами. Кайоши так поздно не ужинал. Он вообще мало ел и боялся растолстеть от неподвижности, а принц из-за тренировок все время испытывал голод.
Ближе к окраине Унья-Паньи света и праздничного шума стало в разы меньше, но толстый возница не давал скучать, во всю глотку распевая:
Зажги свой фонарик над дверью,
Моя дорогая Тиль-Тиль.
Ворчливой старухи поверья
Не слушай: не дрогнет фитиль,
И свет огонька будет ярким,
Пока в моем сердце живет
Румяной, щекастой доярки
Лик милый, что к дому зовет.
За окном уже почти не встречалось фонарей, и только тощие собаки истошно лаяли на повозку, а ветер вместо запаха копченостей задувал болотную вонь вперемежку с тухлятиной из подворотен. Принц бросил шавкам недоеденное мясо, чтобы заткнулись. Они тут же сцепились в рычащий клубок и отстали.
– Я надеюсь, вы помните, что Липкуд способен заморозить человека до смерти в мгновение ока, – сказал Кайоши. – Пожалуйста, будьте предельно осторожны в своих высказываниях.
– Слушай, Клецка, мне кажется или ты лыбишься?
– У вас что-то со зрением.
Кайоши врал, как воду пил. Принц готов был выколоть себе глаза, если этот едва заметный изгиб губ – не улыбка. Он слишком хорошо умел подмечать детали и складывать из них картину. Клецка что-то задумал, и Нико трижды пожалел, что с ними не поехал Астре.
Думая о предстоящем разговоре с шаманом, он почувствовал холодные мурашки, и аппетит резко пропал. Половина пирожка с цукатами чуть было не отправилась в окно.
– Оставьте, – попросил Кайоши. – Он вам еще пригодится.
– С чего ты взял? – нахмурился Нико.
– Просто предполагаю.
Этот гад точно что-то знал, но не признавался, и тут еще лошади остановились возле мрачного и будто заброшенного здания, половина окон в котором представляла собой провалы, а у ворот стоял единственный фонарь с расплывшейся свечой и умирающим в луже воска червяком фитиля. Его света не хватало даже на то, чтобы отыскать колокольчик у входа, поэтому звонить пришлось на ощупь.
– Похолодало, – заметил Кайоши на чаинском, и остроух тут же укутал его вторым одеялом. – Думаю, это Липкуд постарался.
Храбрость Нико истончилась до волосинки, и ему больше всего на свете не хотелось входить в эту жуткую развалюху. Одно дело не верить и совсем другое – столкнуться лицом к лицу.
Вскоре охранник распахнул дверь и уже открыл рот, чтобы осыпать пришедших отборной руганью всех тюрем Намула, но остроух сразу же сунул ему бархатный мешочек, набитый серебром.
Ошалелый мужик захлопнул челюсть, спрятал деньги в карман и спросил только:
– Э-э-э. А вам кого?
– Липкуда, пожалуйста, – ответил Кайоши на неплохом намулийском.
Смотритель кивнул и потопал обратно во двор, а оттуда в здание. Нико неохотно побрел следом.
Они поднялись по ступенькам и вслед за тусклым пятном лампы в руках охранника пошли куда-то вглубь коридора.
Нико со страхом косился на блестящие от влаги ржавые решетки по бокам прохода, но за ними никого не было. Под ногами блестели лужи, звук шагов отражался сводами и нанизывался сам на себя многократным эхом.
– Что за… – шепнул принц, выйдя за очередную арку.
Здесь все было как в ледяной пещере: каменная кладка сменилась густым, пышным инеем, какой бывает на Валааре после туманной оттепели. Нико прикоснулся к стене, но снежный слой не растаял под его ладонью.
– Видимо, Липкуд не в духе, – пояснил Кайоши, и в его блеклом голосе зазвенели нотки веселья.
Волоски на теле принца встали дыбом. Он судорожно сглотнул. Какие только образы не роились в голове, а злополучный коридор все тянулся, как закольцованный, и казалось, что каждый камень в нем наблюдает глазами ледяного шамана. Ошметки паутины, словно чьи-то патлы, свисали с балки, и Нико напряженно вглядывался в темноту: не сидит ли колдун прямо над ними? Вдруг он спрыгнет и начнет душить принца длинной белой бородой, как великан Мороз из страшилок Генхарда? Жуткий старик с ледяными глазами и посохом из оленьих рогов, который каждый год выстраивает возле своего терема забор из окоченевших зимой людей.
Нико глянул на Кайоши, но не увидел на его лице ни капли волнения. Клецка умел притворяться, этого у него не отнять. Даже здесь он выглядел на своем месте. Так, словно тюрьма строилась для него, и провидец дополнял ее, как последний штрих. Он блестел в свете фонаря, а ему в ответ мерцали заиндевелые стены. И казалось, что Кайоши слеплен из снега, его волосы сотканы из темноты, вытянутой по углам, а золото на одежде – искры фонарного света. Дитя подземелий. Властитель катакомб. Дух снежной бури. Кайоши был похож на кого угодно, только не на человека.