Набоков в Америке. По дороге к "Лолите" | Роберт Роупер | страница 57 | LoveRead.ec

У Набокова:

him does the snake of memories

him does repentance bite.

All this often imparts

great chart to conversation.

At first, Onegin’s language

would trouble me; but I grew used

to his sarcastic argument

and banter bent halfwise with bile

and virulence of gloomy epigrams⁴⁷.

В оригинале у Пушкина:

Кто жил и мыслил, тот не может

В душе не презирать людей.

Кто чувствовал, того тревожит

Призрак невозвратимых дней:

Тому уж нет очарований,

Того змия воспоминаний,

Того раскаянье грызет.

Все это часто придает

Большую прелесть разговору.

Сперва Онегина язык

Меня смущал; но я привык

К его язвительному спору,

И к шутке, с желчью пополам,

И к злости мрачных эпиграмм.

Онегин так разочарован во всем, что, несмотря на молодость, бросает чтение. И если раньше его можно было назвать педантом, который знал Ювенала, Вергилия, читал “Паломничество Чайлд-Гарольда” и Руссо и мог ввернуть в разговор цитаты из этих авторов, то теперь, в глуши сельского уединения, он покупает книги, но

without avail:

here there was dullness; there, deceit and raving;

this lacked conscience, that lacked sense;

on all of them were different fetters;

and the old had become old-fashioned,

and the new raved about the old.

As he’d left women, he left books⁴⁸.

У Пушкина:

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал, а все без толку:

Там скука, там обман иль бред;

В том совести, в том смысла нет;

На всех различные вериги;

И устарела старина,

И старым бредит новизна.

Как женщин, он оставил книги…

Пушкин и сам был страстным книгочеем. Научный труд, проделанный Набоковым, – более тысячи страниц комментариев ко всему, от первого слова французского эпиграфа к роману в стихах (Pétri, что значит “состоящий из чего-либо”, “погрязший в чем-либо”) до подробного рассуждения, какого именно оттенка был берет Татьяны⁴⁹ (“малиновый” у Пушкина), – демонстрирует упоение словами, упоение исследованием, упоение задачей докопаться до сути каждой пушкинской мысли или фразы. В ту пору русской поэзии было менее века⁵⁰, объясняет Набоков, и новая литература выросла на заимствованиях – в основном из французской литературы, но также и из английской, немецкой, итальянской и классической античной.

Слово “Pétri” встречается в эпиграфе, который Пушкин придумал, как многие другие⁵¹. Набоков пишет:

Мысль снабдить легковесное повествование философским эпиграфом заимствована, очевидно, у Байрона. Для двух первых песен книги “Паломничество Чайльд-Гарольда”… Байрон послал [издателю] эпиграф, начинающийся: “Мир подобен книге, в которой прочитана лишь первая страница” и т. д. из “Космополита” Луи Шарля Фужере де Монброна.

Туманный эпиграф был в большой чести у английских писателей; он имел целью вызвать сокровенные ассоциации; и, конечно, Вальтер Скотт памятен как наиболее искусный сочинитель таких эпиграфов⁵².

Язык Пушкина, как и язык многих других поэтов, которых он пародирует, хвалит, так или иначе упоминает, изобилует галлицизмами. Французский язык был настолько широко распространен в дворянской среде, что даже Татьяна, дочь захолустного помещика, сочиняет любовное письмо именно по-французски. Язык признаний нежных она усвоила не из жизни, а из книг. Так что когда Татьяна (в переводе Набокова) пишет Онегину:

Why did you visit us?

In the backwoods of a forgotten village,

I would have never known you

Nor have known bitter torment.

The tumult of an inexperienced soul

Having subdued with time (who knows?),

I would have found a friend after my heart,

Have been a faithful wife

And a virtuous mother⁵³.

У Пушкина:

Зачем вы посетили нас?

В глуши забытого селенья

Я б никогда не знала вас,

Не знала горького мученья.

Души неопытной волненья

Смирив со временем (как знать?),

По сердцу я нашла бы друга,

Была бы верная супруга

И добродетельная мать.

– она, сама того не сознавая, следует литературным шаблонам того времени, где фраза “души неопытной волненья” – избитый оборот. Она могла бы встретить другого, но не полюбить. “Другой!” – восклицает Татьяна:

No, to nobody [else] on earth

would I have given my heart away!

That has been destined in a higher council,

that is the will of heaven: I am thine;

my entire life has been the gage of a sure tryst with you;

I know, you’re sent to me by God⁵⁴.

У Пушкина:

Другой!.. Нет, никому на свете

Не отдала бы сердца я!

То в вышнем суждено совете…

То воля неба: я твоя;

Вся жизнь моя была залогом

Свиданья верного с тобой;

Я знаю, ты мне послан богом…

Татьяна – или Пушкин – повторяет распространенную формулировку романтических сочинений того времени⁵⁵: взять, к примеру, элегию “Любовь” Шенье (строка “Другой! Но нет, я не могу…”) или “Абидосскую невесту” Байрона (“И в дом тебя к другому шлю. /Другому!”)^[48].

Через год после письма Татьяны, после того как Онегин убил Ленского на дуэли и уехал странствовать, Татьяна однажды оказывается дома у Онегина, где ныне уже никто не живет. В пустынных комнатах она находит книги, которые он некогда читал, с пометками (“черты его карандаша”⁵⁶):

And by degrees begins

my Tatiana to understand

more clearly now – thank God —

the one for whom to sigh

she’s sentenced by imperious fate.

A sad and dangerous eccentric,

creature of hell or heaven,

this angel, this arrogant fiend,

who’s he then? Can it be – an imitation,

an insignificant phantasm, or else

a Muscovite in Harold’s mantle,

a glossary of other people’s megrims,

a complete lexicon of words in vogue?…

Might he not be, in fact, a parody?⁵⁷

У Пушкина:

Набоков в Америке. По дороге к "Лолите" - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Роупер cтр.№ 57

Онлайн книга - Набоков в Америке. По дороге к "Лолите" | Автор книги - Роберт Роупер