Дом правительства. Сага о русской революции - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Слезкин cтр.№ 230

Но есть еще один путь к бессмертию – путь, о котором молчали критики, но много думали Кон, Курилов, Аросев, Осинский, Серафимович и другие старые большевики из Дома правительства. Когда Павел потерял способность передвигаться без костылей и получил книжку инвалида труда, он отверг идею о самоубийстве, как «самый трусливый и легкий выход из положения». Вместо этого он предлагает «дружбу и любовь» восемнадцатилетней дочери своего квартирного хозяина, Тае Кюцам. «У меня есть много того, что нужно тебе, – говорит он, – и наоборот». Ей нужна его помощь в учебе и работе; что нужно ему, не обсуждается, но читатель знает, что ее «молодой упругой груди тесно под полосатой рабочей блузкой» ^[1325].

Прежде чем стать инвалидом, Павел был девственником. Соблазны ему встречались, но он поборол их точно так же, как привычку курить и ругаться. Его образец – Овод, «революционер, для которого личное ничто в сравнении с общим». Когда мать спрашивает его, не нашел ли он девушку, он говорит: «Я, маманя, слово дал себе дивчат не голубить, пока во всем свете буржуев не прикончим». Когда он встречает Таю, буржуев еще не прикончили, но две вещи изменились: его плоть близка к распаду, а здание социализма почти построено. После того как Тая принимает его предложение, он отвечает «глубокой нежностью» на ее «нежные ласки» и видит «плохо спрятанную радость» в ее блестящих глазах. Несколько недель спустя у него отказывают ноги и левая рука. Вскоре после этого он теряет зрение. Он предлагает Тае свободу, но она остается с ним как верный товарищ дома и в партийной работе. Награда обоим – публикация его книги и, в конечном счете, бессмертие. Вдова Островского Рая Мацюк (зеркальное отражение жены Павла, Таи Кюцам) опубликовала биографию мужа в серии «Жизнь замечательных людей». Аскетизм платоновского Левина, леоновского Курилова и молодого Павла Корчагина был оправдан в эпоху войн, перемирий и великих строек. После того как фундамент социализма был заложен, а тела революционеров усмирены, они получили право на нежные ласки и семейное счастье. Пилигрим Христианин и его жена нашли истину и спасение; Робинзон Крузо нашел истину и веру; Павел Корчагин нашел истину и жену ^[1326].

Всем ответственным квартиросъемщикам полагалось коллективное бессмертие. Из индивидуальных методов самым популярным было тиражирование фамилии. Александр Серафимович Серафимович уподобил псевдоним отчеству и жил на улице Серафимовича в Москве и в городе Серафимовиче на Дону. Другой распространенной стратегией (мифологизированной Леоновым и Островским) была публикация мемуаров и авторизованных биографий. Для нетерпеливых лучшим шансом остановить мгновение была последняя любовь. «А ведь ожил, помолодел», – писал семидесятичетырехлетний Феликс Кон о своих отношениях с Марией Комаровой ^[1327].

Аросев был несчастлив в последней любви, но активен на других фронтах. Он попросил дочерей замуровать его прах в Кремлевской стене («прошу как боец октябрьских дней, как революционер, всю свою жизнь отдавший борьбе за коммунизм»); обсуждал идею памятника со скульптором Меркуровым (который специализировался на посмертных масках и образах Ленина и Сталина); опубликовал несколько книг воспоминаний и планировал написать роман о большевике, троцкисте, честном «правовике», фашисте (блокирующемся с троцкистом) и ряде промежуточных фигур, «которые фрондируют против Сталина и нашего режима». Своими мыслями он делился со Сталиным, который олицетворял историю, и со своим дневником, который был «попыткой продолжать жить после смерти». Согласно записи, сделанной через три недели после съезда писателей, на мысль записывать свои «встречи, разговоры и наблюдения» его натолкнула поэма Фирдоуси «Шахнаме» («Книга царей»), а также «Стендаль и летописцы». Стендаль служил образцом успешного сочетания исторических романов, героических биографий, многочисленных воспоминаний и личных дневников во имя увековечения революции и бессмертия ее летописца ^[1328].

Но главным путем к спасению были дети. При рождении нового мира Нина Подвойская записала в дневнике, что, если священный огонь революции не «прорвется» в ней, он прорвется в ее детях, «делающих меня бессмертной». В 1935 году Николай Подвойский написал детям, что своим местом в советской жизни они всецело обязаны матери, которая вынесла на себе всю тяжесть их «выращивания, воспитания, образования». В 1931-м Осинский написал Шатерниковой, что любит советские заводы не меньше собственных детей. В 1934 году он назвал своим «лучшим произведением» сына Валю. Аросев записал в дневнике, что «самым верным» ключом к бессмертию являются дети. «Вопрос о смерти, мучивший меня много лет, мешающий и писать, и работать, и прямо, без изгибов жить, кажется, приходит к разрешению. Смерть неизбежна. В ней я так же неповинен, как в рождении. Надо только смотреть решительно ей в глаза и приготовиться уйти не вяло и кое-как, врасплох, а приготовившись, устроив детей… Если их устрою, тогда – сколько угодно! Не побоюсь тлена и могилы» ^[1329].

Все это похоже на признание поражения и возвращение к «разрушенному дому». Нина Подвойская назвала революцию синей птицей человеческого счастья, но темой пьесы Метерлинка – пьесы, с которой дети в Доме правительства начинали путь самопознания, – было вечное возвращение и кружная дорога домой. В конце спектакля мальчик Тильтиль и девочка Митиль понимают, что правда, которую они ищут, всегда с ними – что они и есть эта правда. Так же кончается история Пер Гюнта, которую Свердлов и Воронский читали в сибирской ссылке, и бесчисленное количество других историй из «сокровищницы мировой литературы». За сотворением Санкт-Петербурга следует потоп; Фауст выигрывает душу, потому что проигрывает пари; Дон Кихот и Санчо Панса возвращаются домой (по крайней мере на время); а Робинзон Крузо не находит в новом мире ничего нового. Что уж говорить о «Войне и мире»? Если поход в МХАТ на «Синюю птицу» в шестилетнем возрасте был обрядом перехода к сознательной жизни, то чтение «Войны и мира» в отрочестве открывало дорогу в совершеннолетие. А «Война и мир» давала понять, что правда и счастье лежат на поверхности и что попытки руководить массами и строить вечные дома – удел тщеславных наполеонов и педантичных немецких генералов ^[1330].

С точки зрения марксистов-диалектиков, кажущееся поражение – антитеза, необходимая для синтеза. Внимание к детям объяснялось не стремлением к продолжению рода или передаче наследства, материального и духовного, а необходимостью «выращивания, воспитания и образования» граждан искупленного мира. Августинианская эра советской истории совпала со счастливым детством на пороге вечности. Дети стали цветами жизни не потому, что дети всегда цветы жизни, и не потому, что большевики хотели начать сначала, а потому, что в Советском Союзе Тильтилю и Митиль не нужно взрослеть.