Оставить дома это я не решился. Не хватало только поставить под удар дочь, если игрушка и впрямь пеленгуется. Выломают дверь или вломятся, когда девочка придет из школы… б-р-р… Я потащился на работу с ощущением инкассатора из боевика: болтающийся на запястье наручник, другим концом намертво замкнутый на ручке «дипломата».
Полагаю, ни один любовник со времени изобретения телефона не ждал звонка своей пассии с таким неистовым нетерпением, с каким ждал я звонка Арсения. Свет для меня сошелся клином, все восприятие устремилось в одну точку, и точка сия был телефон. Ирэна — та да, та звонила. Я отвечал ей как заводной. Бойко. Тупо. Невпопад. К концу рабочего дня я понял незамужних беременных дам: я хотел избавиться от этого, хотел избавиться побыстрей, как заболевшее животное от болезни. Это было единственное стремление, остальное было пожрано страхом, тоской и нежеланием знать ту часть мира, к которой меня повернула судьба.
Но все-таки я был человек, и у моей способности перенасыщаться ужасом и безвыходностью были пределы. Я стал искать выхода. Ни одна лазейка мне пока не подходила. Даже разломать эту штуковину я не мог. Где были гарантии, что я не разнесу шар земной на мелкие астероиды, не зная броду сунувшись в неведомую мне воду темную? в конце концов, пусть кто угодно, только не я!
«Господи! — восклицал я мысленно, атеист я был такой же липовый, как и верующий, — да зачем Ты позволил ему это сотворить?!»
Наконец, я додумался передать «это» в хорошие руки. Но тогда гоняться будут за обладателем хороших рук, вместо меня угрохают его, чего я добьюсь? в живых останусь? Я уже включился в игру другого мира и хотел не только выжить, но и — переиграть!
Притом у меня возник не совсем мне понятный феномен восприятия: словно вся моя прежняя жизнь была морок, выдумка на выдумке, легковесное вранье — чего стоит наша мифологическая деятельность в нашем мистическом НИИ важных и нищих бездельников! — а сейчас я столкнулся с чем-то взаправдашним, истинно реальным — игрушка в «дипломате» и встреча с покойным профессором в час ноль были реальностью… — и при этом столкновении наконец-то понадобился неизвестный мне совершенно, да и никому, невостребованный ранее я, не умеющий толком думать и почти не способный действовать. Феномен восприятия сей был стойкий, поддерживающийся стародевическими цветными снами визионера.
Ирэну я водил за нос, отказываясь видеться под разными предлогами. Домой приходил только ночевать, тщательно и подробно за квартал до дома проверяя, нет ли «хвоста». С чемоданом не расставался. А Арсений не звонил, и я уже стал беспокоиться за него не на шутку.
Я много думал о том, почему мы с такой легкостью на наших широтах играем в преследователей и преследуемых? какие-то вечные «казаки-разбойники» до старости лет. Может, потому, что эту игру забыли мы в прошлом веке, а никаких других игр у нас нет?
Будучи в своей прежней эфемерной жизни отчасти подпольщиком, я с легкостью перенес ощущение подполья в свою новую жизнь. Например, кроме «дипломата» для переноски игрушки теперь имелись этюдник и саквояж, куда вмонтировал я раму для укладочного гнездышка. Этюдник был с двойным дном. Я научился писать маслом; акварелью, как ни странно, оказалось труднее. И даже отпустил бороду для достижения художнического облика.
Арсений мне так и не позвонил, я никогда его больше не видел и ничего о нем не слышал.
У меня появилась привычка спать вне дома дня четыре в неделю, по разным адресам; я напоминал человека из «системы». И постепенно я утвердился в намерении найти юношу, который так элегантно отвязался от меня в театре, отправив меня в другое время спеть в опере. Шанс нарваться на человека приличного имелся, я решил рискнуть. Для начала я разыскал Лапицкого через Ирэну, решившую было, что у меня очередной роман и я ее бросил в очередной раз, и опять навсегда; я разочаровал ее, озадачил и обрадовал, напустив на себя атмосферу тайны, говоря недомолвками; с величайшим трудом в своих бесчисленных открыточках, записочках, программках концертов и фотографиях нашла она телефон Лапицкого.
Я уже придумал: сначала расскажу, как бегал за его преследуемым, потом — как он от меня ушел; потом поудивляюсь, потребую от Лапицкого объяснений, спрошу — кто такой тот молодой человек, как его найти… или вызовусь помогать Лапицкому его искать, — по ситуации. Я разыграл все как по нотам, как профессиональный разведчик — или как профессиональный актер, а может, профессиональный враль? Но, скорее, как прирожденный жулик. И все время видел и слышал себя со стороны, проверял: не фальшиво ли? не переигрываю ли? Чисто, чистейший воды алмаз, батенька, да вы талант; и он клюнул.
Он раскололся и стал рассказывать мне о мафии — или о секте? — людей, умеющих проходить через пространство и время как через калитку в заборе. По его теории выходило: таковые умельцы существовали минимум с древнеегипетских времен; он все тыкал мне изображения египетских фресок, напирая на разрез глаз и форму носов.
— Но это не совсем люди, — сказал он шепотом под занавес.
«… при частых выходах в канал времени человек претерпевает изменения необратимые…» — вспомнил я.
— Господи, — сказал я, — инопланетяне, что ли?
— Да нет, — сказал Лапицкий, — не инопланетяне, а как бы ангелы отчасти.
По-моему, он отчасти рехнулся, этот ловец ангелов; но меня сие не касалось. Пораспространявшись понемногу о досье на выявленных им «не совсем людей», — которое, кстати, хранил он на даче в самодельном сейфе, не считая фотокопий, — он наконец поручил мне того, кто был мне нужен, и на прощанье пожал мне руку, растрогавшись, обретя единомышленника. Знал бы он, что у меня в этюднике в другой руке, бедняга, искатель, филер невостребованный.
Напоследок он сказал задумчиво;
— А иногда мне кажется, что это вообще один и тот же человек в разных временах, разных возрастах, квазитиражированный.
Ну да. Расшестеренный. Растроенный. Должно быть, за Лапицким кроме прочих недостатков числилась и любовь к фантастической литературе. Но это были его проблемы. Мне хватало моих.
Расставшись с Лапицким, я подумал — ох, не стоит у этого доктора лечиться! сколько энергии вкладывает в свое, извиняюсь, хобби! на работу ведь ничегошеньки не остается. Знал я по своему НИИ цену этим хоббистам, одноклубникам змей: профессионалы были никудышные, хоть сейчас все НИИ распускай и дай расползтись по интересам; трудно сказать, как насчет пользы, но вреда для народного хозяйства было бы меньше. Впрочем, какое мне теперь дело до народного хозяйства. Мне бы конца света не допустить.
Интересующий меня Н. Захаров быстро открыл дверь. Большого энтузиазма на лице его при моем появлении я не заметил. Поблуждав по высоченному коридору-лабиринту-тупику между узлов, шкафов, велосипедов, саней, корыт, вешалок и горок обуви, мы вошли в его комнату, оказавшуюся почти пустой и неожиданно уютной и чистой.
— Не испортил ли я оперу? — спросил я.
Он сперва не понял, потом улыбнулся, сказав — нет, не испортил, ее испортить трудно. Я ему немного пообъяснял, кто такой Лапицкий, откуда взялся я и зачем я пришел. С последним возникли затруднения.