Яснослышащий - читать онлайн книгу. Автор: Павел Крусанов cтр.№ 13

Конечно, музыка, о которой речь, в сравнении с филармонией и Мариинкой – падение в архаику, но разве это меняет дело? Архаике подчас доступны те возможности, какие опера и филармония давно порастеряли.

Первый же выход на сцену перед публикой имел решительный успех. Это случилось на небывалом до той поры подпольном сейшене-тройнике в клубе Завода турбинных лопаток, где за день были отыграны три концерта: утренний, полуденный и завершающий – дневной. Странные сеансы, но выбирать не приходилось. Играли «Россияне», «Зеркало» и мы, неведомые никому честолюбивые юнцы, мнящие себя идеалом современника, взошедшего на верхнюю ступень посвящения в таинства прекрасного. Способствовал организации события Данила, знакомый с воротилами подпольного менеджмента ещё со времён «Былины».

Как дебютанты, мы были на разогреве, вторыми играли «Россияне», а право завершать программу оставили за собой хозяева аппарата – «Зеркало».

Три концерта в день – много. Если выкладываться честно, спускать положенные семь потов, а после отжимать в гримёрке мокрую насквозь рубашку.

Утренник мы отыграли бодро, с лихвой восполняя бойким задором отсутствие навыков сценического движения. Правда, немного лажали в голосовых раскладках – подзвучку «Зеркало» ставило под себя, и если в зале инструменты и голоса вытягивал на пульте оператор, то на подмостках друг друга мы почти не слышали. Но не беда – образу накатившей новой волны небольшая вокальная небрежность пошла лишь на пользу.

Мы пели про розового слона, который, вздымая пенные бока и трубя огромным хоботом, бежит по джунглям, а мы, качаясь на волнах струящихся по залу энергий, неслись за ним, не в силах его настигнуть.

Потом, упившись исступлением, с которым зрители проводили всё-таки сбежавшего от нас розового слона, пели про поле, уставленное стогами, про счастливую радугу в небе и гордого лося, вышедшего из леса похвастать рогами. Потом – про беззаботных свинок, подёрнутых золотым пушком, – они резвятся на лугу и жизнь их полна чудесных приключений. Потом пели про червей, которые хотят остаться червями, хотят любить и не любить так, как у них заведено, поскольку делать что-то по-своему, как умеешь и считаешь верным, – не зазорно.

Зоологический уклон был не то чтобы намеренным, но предсказуемым: группа называлась «Улица Зверинская». Никакого пафоса, никаких мессианских амбиций – бодро, тупо и нагло.

Зал заводского клуба, набитый под завязку пёстрой толпой, свистел, орал и неистовствовал, как по той поре неистовствовал лишь фанатский вираж стадиона имени Ленина: «„Зенит“ – шампиньон!» Музыканты «Россиян» стояли за кулисами и, не скрывая приятного удивления, демонстрировали нам оттопыренный вверх большой палец.

Затем, отработав свой выход, «Россияне» (теперь уже мы, окрылённые собственным успехом, смотрели на них из-за кулис) пригласили нас в свою гримёрку – слушать «Зеркало» с их двумя с половиной хитами, уже набившими оскомину, ни им, ни нам было не в охоту. Как водится, друзей в гримёрке было под завязку, в тесном пространстве – гам, табачный дым, позвякивание бутылок и стаканов. Мы обосновались в уголке, на время отделившись от свиты, и скрипач «Россиян» пальнул в потолок пробкой от шампанского, довольно в тех обстоятельствах диковатого. Что может быть отраднее признания твоих заслуг собратьями по цеху? Не просто собратьями, а одними из самых заслуженных, самых… Ну тут всё ясно. Чем мы могли ответить на эту удивительную чуткость? Только портвейном, припасённым в наших сумках.

На втором концерте взяли зал, как Суворов Измаил, с весёлым вдохновением, удивив вновь стоявших за кулисами «Россиян» тем, что не повторили ни одного номера, – у нас была готова сольная программа, и на этом сборном «тройнике» мы решили выложить её по частям.

Вновь оказавшись в гримёрке «Россиян», мы пили сначала их портвейн, а после того, как скрипач назвал нас открытием года и посулил великое будущее, откупорили оставшийся свой. В какой-то момент Данила, глядя на булькающую струю, задумчиво изрёк: «Если мы сейчас выпьем, мы согрешим против искусства». Говорил он не очень, но думал красиво. И впрямь, нам вот-вот предстояло в третий раз выйти на сцену. Некоторое время мы колебались, хотя выбор, разумеется, был предрешён.

Результат обманул ожидания. В «Собачьей балладе», где старый священник просил у Бога верную собаку, чтобы скрашивала дни, а грозный Михаил вещал ему из облака: мол, поверь, не стоит, у неё ж житуха будет самая что ни на есть собачья – ты мясо в подклеть не запрёшь, она его рубанёт, а ты сгоряча её убьёшь и в садике зароешь, и зарыдаешь, и… сплошное, словом, выйдет огорчение… Так вот, в этой драматической балладе была такая кода: всем инструментам следовало разом замолчать после шести тактов жёсткого басового риффа. Блям-с – и всё. Песня была новая, ещё не отыгранная до автоматизма и не прописанная в матрицу мышечной памяти. Тем не менее после шестого такта все действительно замолчали. Все, кроме меня и Евсея. Осознав оплошность, мы принялись спасать ситуацию и в два инструмента разыграли чумовую импровизацию. Бочка Евсея ухала, как сваебойный копёр, рабочий барабан на пару с хай-хэтом рубили сложные дроби, то́мы гудели, тарелки рассыпали жёлтый звон. Моя гитара тоже не подвела – резвости её в тот миг могли бы позавидовать устроенные из гранёных самоцветов, бронзы и слюды стрекозы. Впоследствии по опросам музыкантов и зрителей мы с Евсеем были признаны самым креативным дуэтом сезона.

Взлёт оказался недолгий, но сияющий. Нам выпало пять лет, в которые мы яростно парили между небом и землёй, как искрящийся цветным огнём и не желающий гаснуть салют. Мы стали одними из немногих, кто мог собрать стадион без расклеенных по городу афиш, а исключительно по сигналу сарафанного радио. Нелепое время – все эти пять лет мы куда-то спешили, роковым образом не понимая, что мы уже там, куда спешим. Впрочем, так уж заведено – куда ни стремись, всякий раз оказываешься совсем в другом месте и решительно в иных обстоятельствах, чем те, о которых грезил.

Были ещё концерты, летние халтуры на танцах в Парголове и Вырице, четыре студийных альбома, за которые совсем не стыдно, радости, влюблённости, измены… Потом окончил институт, по специальности не работал, к биологии остыл. Случилась даже короткая семейная идиллия, обречённая изначально, поскольку большая любовь – это всегда большая зависимость, а о благе цепей задумываться нам тогда было не в пору. Что ещё? Опубликовал несколько статей в машинописном музыкальном журнале, где, в частности, рекомендовал Ванчику оставить гитару и взять бензопилу (звук тот же, а денег больше), пару раз выходил на сцену с «Поп-механикой», писа́лся в студии как сессионный гитарист с разнообразными составами – звёздными и не очень. Вот, собственно, и вся история.

Трудно удержать в одном пучке разнонаправленные творческие воли – букет красивый, но недолговечный. Устойчивые формы складываются там, где властвует один. Казалось бы – азбука, но через неё надо пройти, как через ожог ребёнку, чтобы горячо обрело статус обстоятельства, которым невозможно пренебречь.

Данила, щуплый, точёный, с прямой, как у оловянного солдатика, спиной ушёл первым – ему нужен был постоянный заработок, а мы выступали от случая к случаю за невеликие деньги. Он был порядком старше, и жить на одном энтузиазме у него уже не получалось. Какое-то время Данила играл на танцах в Бабкином саду (парк им. Бабушкина), потом – в кафе «Север» на Невском, где водился жирный карась, потом вёл класс гитары в детской музыкальной студии на Миллионной. Время от времени выступал с то и дело собиравшейся на пару концертов и вновь рассеивавшейся, точно наваждение, «Былиной».