Армагед-дом - читать онлайн книгу. Автор: Марина и Сергей Дяченко cтр.№ 78

К тому времени она уже носила закрытый купальник. Очень закрытый. И предпочитала держаться в тени…

(На старых баржах, выведенных далеко в море, устроены были изоляционные лагеря; предполагалось, что согласно популяционному закону для собранных в одном месте отщепенцев откроются отдельные Ворота. «Система барж» не дожила до апокалипсиса – во время одного из штормов по лагерям прокатился бунт, охрану, не успевшую перейти на сторону бунтовщиков, сбросили в море и на шлюпках, захваченных катерах, а то и просто на плотах под парусом разбежались кто куда – в основном за границу.

Тайна «изолятов» стала всеобщим достоянием. ГО к тому времени было полностью разложено взятками и обессилено внутренней борьбой.)

…Вечера Максимов проводил теперь в студенческих компаниях; Лидка сопровождала его всего раз или два. Среди молоденьких девчонок она выглядела странно – будто чья-то мама, и отношение к ней было соответствующее. Артем краснел и бледнел, и не желал признаваться, что стесняется Лидки. Она и не стала добиваться признания: зачем его мучить зря?

(Президент Стужа, раздираемый противоречиями, окончательно спился; последним разумным решением сумасшедшего вертолетчика было решение о выдаче Рысюка.)

…Обычно ждала Максимова к двенадцати и, дождавшись, вознаграждала себя за одинокий вечер. Вернее, это он ее вознаграждал; искусство любви давалось ему легко и естественно, он уже не был юношей в постели – был мужчиной, тактичным и нежным, выдержанным и страстным, и, обнимая его, Лидка мстительно вспоминала влюбленные лица всех этих пухлогубых девочек…

А потом она учуяла чужой запах. Его кожа пахла легкими, цветочными духами, его волосы пахли чужой кожей. Лидка едва удержалась, чтобы не зажать себе нос…

(Игорь Георгиевич Рысюк, тридцати семи лет, был арестован, отдан под суд, признан виновным по целому букету ужаснейших статей УК, приговорен к высшей мере и расстрелян летом 20 года, за десять месяцев до апокалипсиса. Судебный процесс транслировался по всем возможным каналам; Лидка узнала о нем спустя неделю после исполнения приговора.)

Тем не менее прошла осень, прошла зима, и наступил май, а Лидка с Максимовым по-прежнему были вместе. Апокалипсис второго июня застал их в одной постели.

Только перед самыми Воротами – позади были чудовищные мытарства, никем не удерживаемые глефьи стаи, никем не управляемые потоки людей, немой эфир, хаос и паника – только перед самыми Воротами напирающая толпа разъединила их руки.

Новый цикл – новая жизнь.

Славка ушел, а Лидка осталась сидеть на скамейке благо ветер переменился, и сортирный запах уполз в сторону старой детской площадки.

Говорят, после третьей мрыги чувствуешь себя снова ребенком. Но после второй – все так говорят – приходит старость.

Она поднялась – через боль в спине и в сердце. Побрела, волоча ноги в розовой, как пудра, пыли; автобус ходил редко, но все-таки ходил. Вдоль улицы кое-где попадались ржавые трупы машин; в ответ на Лидкину поднятую руку остановилась телега на ребристых автомобильных колесах, запряженная красивым, но грязным коричневым жеребцом.

– Две карточки на сахар, – предложила Лидка. – До кемпинга.

Возница, пропыленный усатый крепыш, удовлетворенно кивнул:

– Садись…

Красивым словом «кемпинг» назывался обыкновенный лагерь лишенных крова. Палаточный городок, прокопченный дымом костров, провонявший табаком и мочой. Ровными рядами стояли серые палатки-общежития; как попало лепились палатки-особняки, туристские или армейские, уж кому как повезло.

На окраине поселения – у самого спуска к морю – стояла в прошлом оранжевая, а теперь грязно-рыжая палатка, в которой Максимов и Лидка когда-то пережидали дождь.

У въезда в лагерь у комендантского дощатого домика обнаружился пестрый фургончик с форсмажорной помощью; номера у фургончика были иногородние. Лидка подошла поближе; странно, она и забыла, что на свете бывают ярко раскрашенные фургончики, что бывает сливочное масло в тугой фольге и сухари в полиэтиленовой пленке.

Фургончик резко контрастировал со всем, что сейчас его окружало. Водитель, чернявый парень в синей униформе, драил тряпкой лобовое стекло, драил с отвращением, как будто боялся, что вездесущая розоватая пыль заразна. Как будто именно она символизирует нищету, тоску и безнадегу.

Лидка прошла дальше. Талонов на «форсмажорку» у нее не было.

Она боялась не застать Максимова, но, по счастью, он оказался на месте. Лидка увидела сперва его спину. Широкая, с выступающими позвонками, загорелая спина, мерно работающие мышцы: Максимов распиливал остатки чьего-то забора.

– Лида? А я топлива приволок…

– Отлично, – сказала она весело. Будто и не замечая его виноватых, бегающих глаз.

Перед палаткой сложена была печка из бесхозных кирпичей. Среди всего этого мусора забавно смотрелся кухонный сервиз – кокетливый, изящный, в горошек. «Все равно сопрут», – подумала Лидка равнодушно.

– Отлично… Чайку мне согреешь?

Чай у них был настоящий. В свое время стащили из развалин гастронома. Смародерничали.

– Лида… Тут такое дело.

– Да? – спросила она нарочито рассеянно.

– Да… А где ты была?

– У Славы Зарудного, – сказала она после паузы. – Хотела у него взять фотографию Андрея… А он не дал.

– Вот скотина, – удивился Артем. И добавил, помолчав: – Лид, а ты этого Андрея до сих пор любишь?

– Люблю тебя, – сказала она со вздохом. – А его помню. Понимаешь разницу?

– А меня помнить будешь?

Лидка подняла глаза на его загорелое, скуластое, очень взрослое лицо. Лицо своего ровесника.

– Тем… ты что?

– Да нет. – Он заискивающе улыбнулся. – Я неправильно выразился… Извини. Я сглупил.

Она продолжала смотреть.

– Лид, тут такое дело… Набирают людей за бугор. Вербуют. На работу. Строителей, разнорабочих…

Лидка сразу все поняла. Отвела глаза; линялые бока рыжей палатки то надувались ветром, то опадали. Как будто палатка дышала.

– Ну, я хочу… в общем, понимаешь, я хочу завербоваться… пока есть такая возможность.

«А я?» – хотела спросить Лидка, но не спросила.

– Лид… что ты скажешь?

– А ты меня спросишь? – Она через силу улыбнулась.

Максимов отвел глаза.

– Они берут… Только из младшего поколения. Больше никого. Я специально спрашивал… Но, может быть, по какому-нибудь особому каналу? Ты ведь высококлассный специалист… может, им ученые нужны, преподаватели…

Лидка устало улыбнулась.

Некоторое время они молчали, весь лагерь молчал. Это был удивительный, тихий, молчаливый лагерь, только тюкал где-то топор, и натужно ревел мотор в отдалении, и звенели мухи. А люди молчали. Ни смеха, ни плача, ни громких голосов.