Новый год в октябре - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Молчанов cтр.№ 85

— Саш, — перебиваю я, отгоняя начинающийся зуд съязвить что-нибудь не в его пользу, — меня берут в кинокомедию, представляешь?

— Поздравляю, — бросает он, скрываясь в комнате.

— Главный сказал, — стягивая сапог, продолжаю делиться радостями, — что в новом спектакле…

— Да знаю, знаю, — звучит раздраженно. — Мандарины гнилые, черт! Ты что, не смотрела, чего берешь, что ли?

Ну, друг милый, ты охамел. Просто… слезы берут от обиды. Усталая, отстояла такую очередину… Да и вообще плевать ему на меня! Я, стиснув зубы, принимаюсь за стряпню.

— Марин, — доносится из комнаты примиренно. — Иди. Фильм. Ты играешь…

Ну вот! Быстренько накрываю сковороду крышкой и бегу к телевизору. Смотрим фильм.

— Знаешь, — мечтательно произносит муж, уже совсем отмякший, — а у нас все же свое счастье — актерское. Так вот увидеть себя лет через двадцать… Молодыми. Не фото, не видеозапись дружеской пирушки, а… чего мог и как…

Я понимаю его. И вижу себя той, какой была шесть лет назад. Тут вот недотянула в интонации, а там — взгляд неверно выдержан… А вообще, откинув профессиональные категории, — грустно. Такая молоденькая, миленькая девочка… Идут годы.

Мы сидим в кресле, обнявшись.

— Ты… на ужин-то сегодня… что? — спохватывается муж.

Спохватываюсь и я. На кухне — будто после взрыва гранаты со слезоточивым газом. Обжигаясь, отбрасываю на плиту горячую крышку со сковородки. Чад, яростное шипение… От отбивных остались два сморщенных угля и две коричневые кости.

Оглядываюсь. Робко спрашиваю:

— Может… яичницу?

Муж напряженно прищуривается, подбирая словечко покультурней, но и поувесистей. Я инстинктивно, готовясь к обороне, озлобляюсь. Почти по-утреннему.

— Ты… — начинает он.

На работу я устроился. По-моему, удачно, хотя специфику моей службы родители горячо не одобрили. Как же! — инженер, все такое, и вдруг — в Госстрахе! В общественной, так сказать, обслуге. Впрочем, в Госстрах я устроился инженером. Оценивать, насколько та или иная машина пострадала в аварии. Чем я руководствовался в своем выборе? Основной и единственный стимул был прост: деньги. То есть то, что дает человеку истинную свободу. Доходы мои высчитывались из соображений следующего порядка: зарплата, но это — муть — и все остальное, что приносило умелое обнаружение повреждений скрытого характера. Обнаружение обуславливалось субъективным фактором взаимопонимания между клиентом и мною, но так как взаимопонимание в силу своей взаимовыгоды существовало постоянно, возможность заработать еще несколько зарплат без особенных нервных и физических перегрузок у меня определенно была. Имелось и свободное время в количестве объемном. Однако то ли в силу снобизма, рожденного сознанием своей радиоинженерной квалификации, то ли благодаря критике родителей, на том же снобизме основанной, думалось мне, что весь этот Госстрах — шаг жалкий, но вынужденный, сродни временному отступлению и накоплению материального потенциала для дальнейшей атаки на нечто большее и главное, что впоследствии заполнит мою жизнь, чему я буду служить неотступно и убежденно. Суть этой расплывчатой перспективы я и в общем не представлял, но формулировал для себя так: впереди некая замечательная жизнь, а какая именно — увидим. То бишь, сознаваясь себе, новой своей профессией я был неудовлетворен. Виделась мне в ней ущербность и суетность, но тем не менее ничего иного делать не оставалось. Мне, как и Михаилу, желалось пошлого, мещанского, но остро необходимого: квартиры, машины и разного барахла. Мишка, кстати, по поводу моей работы выказал зависть. И даже спросил, не передумаю ли я насчет гешефтов с иконами. Эго был вопрос по существу. Я и сам путался в сомнениях. Делишки с досками представлялись мне криминалом вопиющим, ни в какое сравнение не лезущим с мелкими, хотя и регулярными взятками на новой должности. Но отказываться от этой авантюры не хотелось — денежно!

До упора набив чемодан трухлявыми произведениями живописи и, уложив между ними бутылочку, я отправился к Олегу. В мастерскую.

Дверь мне открыл бородатый мужик с помятой, тоскливой физиономией. Драная рубаха навыпуск, тренировочные штаны с лампасами, красная матерчатая повязка на лбу… Узнать в этом типе мальчика-брюнетика с полными розовыми щечками, кто несколько лет назад сидел со мной за партой, было затруднительно.

Расположились на металлических стульях с фанерными сиденьями и спинками — за столом, заляпанным высохшими кляксами краски. Я извлек бутылку. Потому, как оживились глаза давнего моего товарища, открылось, что на вопрос полечиться-отравиться ответ у него неизменно положительный. На столе тут же возникли банки с пивом, пук черемши, огромная сиреневая луковица, хлеб и плавленые сырки. Слепые глаза каких-то бюстов с классическими носами безучастно следили изо всех углов за нашими приготовлениями.

— Ну, доволен ли ты своим пребыванием… в мире? — вытягивая зубами нежную серединку из чесночного стебля, спросил Олег низким, простуженным голосом. На полном серьезе спросил.

— Устроился вот на работу, — поделился я. — В Госстрах. По автомобилям. Оценивать.

— Суета эти машины, — отозвался мой друг невпопад и крепче затянул узел странной своей повязки на затылке. Пояснил: — Насморк.

При чем тут насморк и эта тряпка на голове, я не понял, но промолчал.

Выпили. Затем приступили к осмотру досок.

— Иконы старые, — монотонно констатировал Олег. — Кажется, интересные. Но надо чистить. — Он вытащил из заднего кармана штанов очки, надел их, выжидающе уставившись на меня. Оба стекла в очках были треснуты.

— Старик, — задушевно начал я, — ты — моя единственная надежда!

— Питать надежды… — произнес он пусто, — суетно и опасно. — И снял очки.

Я насторожился, не узнавая своего дружка. Были в нем некие ощутимые отклонения. Чувствовалось это в манерах, в интонации, в неподвижном взгляде глаз с расширенными, бешено-спокойными зрачками…

— Ну так… вот, — продолжил я обтекаемо. — И сколько же тут будет… с меня?

Олег призадумался. Глубоко, аж лицо отвердело. В итоге сказал так:

— Работы много. Но мы друзья. Поставишь мне символическую бутылку…

— Символический ящик поставлю!

— Двойной ковчег, — взяв одну из икон, озадачился он. И умолк, всматриваясь в черноту доски. Потом заявил: — Религия слабых.

Во всяких церковных вопросах я разбираюсь не так чтобы очень, но ради под держания беседы и вообще в силу зарождающегося профессионального интереса полюбопытствовал: дескать, почему же слабых?

— А что Христос? — прозвучал горький ответ. — Прекрасная сказка для измученного человечества. Нет, вера в Мессию — вера изверившихся. Отчаявшихся. Лично мне ближе буддизм. Собственно, и тут есть, — он прищурился, кривя губу и закрыв глаз, — элемент непротивления, но секта дзен… Ну, давай… это… — указал на сосуд.