Живая душа - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Максимов cтр.№ 82

Это бы я, пожалуй, стерпел. Но она кольнула меня потом в самое уязвимое место.

– Маленький ты еще совсем. Маленький капризный карапузик, выпивший слишком много шампанского и возомнивший себя Гэ Аа Печориным. (Я же говорил, что «Герой нашего времени» после назойливых уроков литературы был вдолблен в нас просто намертво. И я, конечно же, в те юные годы, хотел быть похожим на Григория Александровича – Бета это угадала.) – Я и то выше тебя. – Она провела ребром ладони от моего затылка, слегка взъерошив этим обидным жестом на макушке мои волосы, до своих глаз, как бы обозначая ту черту, до которой я дотянул.

– Ты, Бета, не выше меня. Ты – длиннее. А к длинным, как известно, ум всегда приходит позже. Слишком уж долог путь от земли-матушки к голове, – очень спокойно – сам удивляясь этому спокойствию, потому что чувство падения с огромной высоты было почти реальным – совершенно пересохшим горлом сказал я, понимая, как что-то очень хрупкое рушится, разлетается на мелкие осколки прямо у меня на глазах. И собрать это нечто вряд ли снова уже удастся.

Снег был почти невесомый. И мягкий, словно пух…

Я поднял широкий шалевый воротник своего темно-синего драпа, пальто и улегся спиной на высоком, перинном, снежном валу (созданном вдоль дороги усилиями неведомого мне аккуратного дворника) под фонарем.

Оба окна угловой Бетиной комнаты ярко вспыхнули светом. («Наверное усаживаются за стол», – подумал я.) И увидел, как высокая Люда Година со своей гордо посаженной головой подошла к окну, выходящему на мою сторону, и усевшись на широкий подоконник, под приоткрытой форточкой, закурила.

Этот подоконник был моим любимым местом в Бетиной квартире.

Сколько раз мы сидели там на нем вместе с ней, отгородившись плотной шторой от остального пространства комнаты.

Година увидела меня и жестом руки позвала вернуться. Я, лежа на снегу, отрицательно помотал головой, отчего мне за ворот попал снег, оказавшийся совсем не теплым, каким он мне казался в воздухе.

Людмила покрутила указательным пальцем у виска, как бы давая оценку моим умственным способностям в связи с этим отказом. Я как будто бы даже услышал ее обычное: «Вот дурик!», произнесенное приятным низким голосом.

Година изящным щелчком выбросила недокуренную сигарету в форточку (та ярким красноватым светлячком, прочертив на темном фоне плавную дугу, упала в наметенный у стены дома сугроб), закрыла ее и отошла от окна. Через полминуты, показавшиеся мне такими долгими, она вернулась к нему вместе с Бетой. Она что-то сказала ей, слегка наклонив свою голову к ее лицу, и показала на меня пальцем. Но Бета – я это почувствовал сразу – еще раньше увидела меня и внимательно, неотрывно, неподвижно, со своим обычным, слегка печальным выражением лица, смотрела на меня.

Казалось, что наши глаза находятся на одной пологой линии, только с разных ее сторон…

Годиной у окна уже не было.

Через мгновение все пространство окна заполнила веселая, галдящая, жестикулирующая, строящая рожицы компашка.

Серега Сысоев – высокий (выше всех), красивый, в белой рубашке и галстуке бабочкой, двумя руками, как бы подгребая воздух к своей груди, звал меня обратно, изображая этот жест над головами одноклассников.

Мне так хотелось вернуться! И я бы сделал это с радостью.

Я был согласен даже быть «весь вечер на арене!». Но быть весь вечер на манеже клоуном, я все же не желал. Да к тому же Бета по-прежнему стояла неподвижно, словно загипнотизированная, и не делала даже никакого подобия тех жестов, которыми продолжали меня зазывать одноклассники.

Я вдруг почувствовал, словно сам себя увидел сверху, как я, должно быть, нелепо выгляжу лежащим в сугробе, под фонарем, изображающим из себя эдакого беззаботного гуляку, который, от полноты чувств и красоты ночи, улегся чуть ли не посреди улицы и ловит ртом парящие снежинки.

В это время за окном что-то произошло и все стали расходиться. А оставшаяся у окна последней Бета начала очень медленно задергивать желтую штору окна. Затем она подошла ко второй его половине и так же медленно, но уже не глядя на меня, а поглядывая куда-то вверх, будто что-то там мешало шторе плавно двигаться, задернула наглухо и ее.

Теперь мне были видны лишь силуэты моих друзей. И я видел, как эти тени-силуэты начали рассаживаться за столом.

Шел последний час старого года…

А новый снег все падал и кружил…

После закрытия штор я сразу как-то обессилел. Словно для меня все вдруг лишилось смысла. Хотя и надеялся еще, что Бета вот-вот выйдет из подъезда в своей длинной темной шубке и позовет меня назад.

Но двери подъезда, увы, оставались безмолвны.

«Мой самый главный человек, взгляни со мной на этот снег… Он чист, как то, о чем молчу, о чем сказать хочу…» – пела Майя Кристалинская, теперь уже в квартире, находящейся под Бетиной, на первом этаже.

У этой квартиры было трапециевидное, выступающее в улицу, окно-эркер, задником которого как бы служила штора.

– За Старый год! – заорал Серега Сысоев. А я, услышав его слова, докатившиеся до меня, как снежки, по плотному холодному воздуху, из приоткрытой форточки, даже как будто увидел «петушок» его темных волос, радостно подрагивающих в такт порывистым движениям.

«Вот и этот год старик…» – подумал я.

Тяжелая, наглухо задернутая зеленоватая штора в квартире на первом этаже отделяла от комнаты маленький уютный уголок застекленного с трех сторон пространства, со множеством кактусов и прочей зелени, стоящей на одном краю широченного белого подоконника.

Я встал. Отряхнул пальто. Расправил воротник. Взглянул на часы.

Было пять минут двенадцатого.

Несмотря на бодрящий холодный воздух, ноги в полуботинках, или «корочках», как мы их тогда называли, почти не мерзли, и под пальто было приятное тепло, как в норке.

– Сколько времени, браток! – услышал я веселый энергичный голос.

– Пять минут полночи, – ответил я и обернулся, чтобы разглядеть обладателя этого энергичного голоса, убедившись, что он имеет кроме оного не менее энергичные движения и яркую, как солнечный зайчик, улыбку.

– Значит, успеваю, – сказал морской офицер и предложил мне сигарету.

– Спасибо, не курю, – вяло ответил я этому веселому лейтенанту и позавидовал ладно сидящей на нем черной морской шинели, белому шарфику, черной фуражке с красивой кокардой и светлыми серебрящимися погонами, еще больше подчеркивающими ширину его плеч.

– Подержи, браток, не в службу, а в дружбу, – попросил он, передавая мне большую коробку с тортом, а сам, стянув со своей руки туго облегающую кожаную перчатку, расстегнул весьма вместительный портфель и стал что-то искать в его внутреннем кармашке.