Ей бы испугаться, проникнуться драматизмом момента, а она вместо этого расхохоталась.
– Выклюют мозг… – Она хохотала и одновременно вырывалась из Никитиных объятий. – Если мне не выклевали, то и тебе не выклюют… – Ох, все-таки рано он ее отвязал. Остались еще симптомы!
– Убирайтесь! Вон пошли! – Он и не заметил, как смех перешел в крик. На сей раз не испуганный, а яростный. Почти такой же яростный, как кошачье-тигриное рычание. – Я вас не боюсь!
Не боится – это замечательно. Наверное, это тоже хороший признак. А вот он, Никита, боится! И за себя, и за Эльзу, и за чертову кошку, мечущуюся в тишине.
В тишине… А когда это наступила тишина? Когда прекратился птичий клекот и шорох крыльев? И сверху на голову больше никто не пикирует…
– Они ушли? – шепотом спросила Эльза. Никита все никак не мог привыкнуть к этому ее переходу от крика к шепоту и обратно. Да и привыкать, если честно, не хотелось. – Улетели, да?
– Кажется. – Свободной рукой он потрогал свою макушку.
– Мозги на месте? – все так же шепотом спросила Эльза.
– Вроде да. – Голова болела страшно, и по виску горячей струйкой стекала кровь.
– А ты как? – спросил он все так же шепотом.
– Я нормально. Замечательно я!
– Если ты сейчас засмеешься, я тебя снова привяжу.
Никита разжал объятья, сполз с кровати, побрел к той стене, на которой, помнится, был выключатель. Выключатель щелкнул, и комнату тут же залил нестерпимо яркий, как в операционной, свет. Вот только комната не была похожа на операционную. Она больше походила на поле битвы. Пол был усыпан мертвыми, искореженными птичьими телами. Вороны, галки, воробьи и, кажется, даже сова. Охренеть! В раскрытую дверь вошла кошка, в зубах она волокла птичку, превосходящую ее по размеру едва ли не вдвое.
– Это ты их всех, что ли? – ошалело спросил Никита. Можно подумать, ему не о чем было больше спрашивать и нечему было больше удивляться.
Кошка посмотрела на него полным презрения взглядом, швырнула птичку на пол, запрыгнула на колени к Эльзе, заурчала громко, как трактор, принялась тереться башкой об ее расцарапанные ладони. Выходит, Эльзе тоже досталось. Не так сильно, как ему, но все же. Надо будет осмотреть раны, но сначала обойти дом. Птицы ведь как-то проникли внутрь.
– Я сейчас осмотрюсь и вернусь, – сказал он, мысленно уже приготовившись к истерике. Вот только истерики не последовало. Эльза, да и кошка вели себя на удивление спокойно и здраво. – Я быстро!
К открытому окну кухни Никита шел по дорожке из окровавленных перьев. Кошка свое дело знала! То тут, то там на полу валялись мертвые птицы. Никита глянул в клубящееся снаружи ненастье, не увидел ничего подозрительного, запер окно, под раковиной нашел рулон мусорных пакетов и хозяйственные перчатки. Сначала следовало очистить поле боя, а боевые раны могут и подождать.
В общей сложности он насчитал тридцать две мертвые птицы. Кошка не только знала свое дело, кошка была рекордсменкой! За это ей полагался сытный ужин, вот только Никита подозревал, что она уже и так наелась на пару дней вперед. Мусорный мешок он поставил у запертой двери, выходить наружу не было никакого желания. Да и дел у него еще полным-полно.
Пока Никита возился с птицами, Эльза прибралась в комнате, вымыла полы, затерла кровавые пятна. На ее футболке тоже кое-где виднелись следы крови. Он очень надеялся, что птичьей. А еще надеялся, что они сегодня не подцепили какой-нибудь орнитоз или, не дай бог, бешенство! Ведь нормальные птицы себя так не ведут.
– Нужно будет привиться, – сказал он, подходя к Эльзе.
– От чего? – спросила она.
– От бешенства. На всякий случай.
– Ты их не выбросил?
– Кого?
– Птиц.
– Пока нет. Утром закопаю где-нибудь в лесу. А парочку отвезу в город на экспертизу.
– Хорошо. – Эльза вздохнула с явным облегчением. Она вообще выглядела странно, словно бы произошедшее не напугало ее до чертиков, а, наоборот, приободрило.
– Что же тут хорошего? – Никита поймал ее руку, принялся изучать раны. Ничего особенного, поверхностные царапины. У него покруче будут, похоже, останутся шрамы.
– Мне нужно будет утром убедиться. – Эльза тоже рассматривала его раны. С каким-то почти садистским удовольствием рассматривала!
– В чем убедиться?
– В том, что это все, – она обвела комнату взглядом, – настоящее.
– А моих боевых ран тебе мало?
– Птицы важнее.
Он ничего не ответил, лишь молча пожал плечами. Хотя, сказать по правде, ему бы тоже убедиться в том, что все это настоящее. Уж больно мало оно на настоящее походит. А вот Эльза – удивительное дело! – выглядит хорошо, почти нормально выглядит. Кризис миновал? Или клин клином вышибают, и теперь у них с ней один глюк на двоих? Или на троих, если считать кошку. Кстати, кошка в этой вакханалии тоже пострадала, на тощем боку Никита заметил запекшуюся кровь. Эту рану тоже стоило бы обработать, но, памятуя о тридцати двух мертвых птичках, Никита не решился. Залижет, если что. Или пусть Эльза с ней сама разберется.
Впервые за день он подумал об Эльзе как о нормальном человеке, а не как о человеке, нуждающемся в психиатрической помощи. Может, оно как-нибудь само собой рассосется?
– Мне нужно в душ. – Он посмотрел сначала на свою окровавленную футболку, потом на Эльзу. – Ты ведь не наделаешь глупостей?
Привязывать ее снова ох как не хотелось, но если придется…
– Не волнуйся, я не наделаю глупостей. – Она продолжала гладить свою кошку, вид у нее был серьезный и сосредоточенный.
– Вот и хорошо. – До окончательного «хорошо» было еще далеко, но уже хоть что-то. – Я быстро.
– Никита! – Он уже стоял в дверях, когда Эльза его окликнула: – Никита, как он выглядел?
– Кто?
– Человек, который привел птиц.
Формулировка вопроса была как минимум необычной. Человек, который привел птиц… Но с другой стороны, этого человека Никита видел своими собственными глазами. И птичек тоже видел.
– Я его не рассмотрел. Было темно.
– Но ты видел! – Эльза напряглась, перестала гладить кошку, и та недовольно заворчала.
– Кого-то видел. Кажется.
– У него нет лица. Вместо лица у него такая-то маска с огромным клювом, как у чумного доктора.
– У чумного доктора еще есть шляпа. – Сказал и сам удивился тому, что сказал.
– А у Черного человека есть плащ! – Казалось, Эльза сейчас или снова рассмеется, или разрыдается. Никита не хотел видеть ни того, ни другого, поэтому спешным порядком ретировался в ванную.
Мылся он быстро, с полуприкрытой дверью. Мылся и прислушивался к тому, не донесутся ли снаружи какие-нибудь странные звуки и шорохи. Звуки определенно доносились, кажется, с кухни. Испачканную футболку он сунул в стиральную машину, наспех вытерся, влез в джинсы и вышел из ванной.