Герой - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сомерсет Моэм cтр.№ 34

Последовала пауза; майор Форсайт лихорадочно подыскивал уместную фразу, но разговор давно уже вышел из-под его контроля.

Наконец полковник Парсонс поднялся и положил руки на плечи Джейми.

– И ты не можешь заставить себя жениться на бедной девушке, даже зная о том, как ужасно она страдает?

Джеймс покачал головой.

– Ты был готов пожертвовать жизнью ради незнакомца и не можешь ничего сделать ради Мэри, которая любила тебя долго, нежно и совершенно бескорыстно?

– Я пожертвовал бы жизнью ради нее, будь она в опасности. Но вы просите большего.

Полковник Парсонс молчал, глядя сыну в глаза. Потом снова заговорил дрожащим голосом:

– Думаю, ты любишь меня, Джеймс. Я всегда старался быть тебе хорошим отцом и, Бог свидетель, делал все, чтобы ты был счастлив. Если я поступил неправильно, не воспрепятствовав твоей помолвке, прости меня. Нет, позволь мне продолжить. – Он произнес эти слова, когда Джейми попытался прервать его. – Я не хочу тебя ни в чем упрекать, но мы с твоей матерью отказывали себе во всем, чтобы ты ни в чем не нуждался. Это доставляло нам удовольствие, потому что мы любим тебя всем сердцем. Ты знаешь, что случилось со мной, когда я покинул армию. Я давно рассказал тебе, какое бесчестье выпало на мою долю. Я не смог бы жить, если бы не вера в Бога и вера в тебя. Я надеялся, ты вернешь нашему имени честь, утраченную мной. Наблюдая за тобой, я с радостью говорил себе: «Он хороший и благородный человек». А теперь ты хочешь запятнать свою честь. Если ты любишь меня, если испытываешь ко мне чувство благодарности, сделай одну мелочь, о которой я прошу тебя! Ради меня, дорогой мой, сдержи слово, которое ты дал Мэри Клибборн.

– Ты просишь меня сделать нечто аморальное, папа.

Тут руки полковника Парсонса бессильно упали с плеч Джейми, и он повернулся к жене и шурину. Глаза его наполнились слезами.

– Не понимаю, о чем он! – простонал полковник.

Он опустился на стул и закрыл лицо руками.

Майора Форсайта ничуть не разочаровала неудача при первой попытке.

– Теперь я вижу, куда надо рулить. Все просто. Сначала проводишь разведку. Потом наносишь рассчитанный удар.

И он храбро атаковал Джеймса на следующий день, когда они курили в саду после завтрака. Уильям курил только сигареты, что вызывало улыбку племянника.

– Я думал о том, что ты говорил вчера, Джеймс, – начал он.

– Ради Бога, дядя Уильям, давай больше не касаться этого. Меня тошнит от таких разговоров. Я принял решение и не откажусь от него, что бы ты ни сказал.

Майор Форсайт изменил тему, точнее сказать, отступил на заранее подготовленные позиции. Потом заявил, что ответ Джейми все ему объяснил и он готов подождать, когда брошенные им семена дадут всходы.

– Я совершенно удовлетворен, – самодовольно заверил он сестру. – Увидишь, скоро все образуется.

Мэри вела себя восхитительно. Не избегала Джеймса, но и не искала встречи с ним, а когда случай сводил их вместе, держалась вполне естественно. Говорила откровенно, словно ничего между ними и не произошло, в ее голосе не слышалось и намека на упрек или обиду. В отличие от Джеймса в ней не было никакой скованности. Он же с заметным трудом поддерживал разговор, а в ее присутствии вел себя очень настороженно. Исподтишка наблюдал за ней, думая, страдает ли она. Но загорелое лицо Мэри не выдавало ее эмоций, а на щеках девушки играл обычный румянец. И Джеймсу казалось, что изменились только глаза, в которых застыли недоумение и печаль, как у побитой собаки. Джеймс, наделенный богатым воображением и мучимый угрызениями совести, видел в этих глазах ужасную душевную боль. Когда Мэри улыбалась, глаза ее оставались серьезными и смотрели на Джеймса с невыразимой печалью и тоской. Он преувеличивал то, что видел в них, и вскоре это стало навязчивостью, невыносимой и безжалостной. Если бы Мэри жаждала мести, то, узнав об этом, она испытала бы глубокое удовлетворение. Но Мэри не помышляла о мести. Джеймс с радостью услышал о том, что Мэри очень рассердилась на миссис Джексон, когда та из сочувствия к ней начала порицать его. Об этом рассказала ему мать.

«Я не желаю слышать ни одного дурного слова о капитане Парсонсе, миссис Джексон. Что бы ни сделал мистер Парсонс, он имел право на это. Он всегда вел, ведет и будет вести себя, как истинный джентльмен».

Обожание, с которым встретили Джеймса, забылось, и теперь никто не скрывал неприязни, даже презрения к идолу, сброшенному с пьедестала. Джеймс оскорбил моральные принципы городка. Его имя если и упоминалось, то с негодованием. Все его поступки осуждали, даже в его скромности видели тщеславие и гордыню.

Джеймса глубоко огорчало всеобщее осуждение. Молчаливый и застенчивый, он принимал мнение окружающих слишком близко к сердцу, хотя находил этих людей глупыми, невежественными и ограниченными. Презирая их, он хотел, чтобы они любили его. Джеймс отказывался потворствовать их предрассудкам, гордость не позволяла ему примириться с ними, однако его ранила их враждебность. Отвергнув лесть Литл-Примптона, он не мог оставаться равнодушным к порицанию его горожан, и это мучило его.

Наступило воскресенье, и жители Литл-Примптона потянулись в церковь. Миссис Клибборн, повернувшись, улыбнулась Джеймсу, когда тот занял свое место, но полковник сидел, устремив взгляд вперед и демонстрируя негодование.

Служба началась, и в соответствующий момент мистер Джексон поднялся на кафедру. Проповедь называлась «Страх Господень – ненавидеть зло; гордость и высокомерие и злой путь и коварные уста я ненавижу» ^[19].

Викарий Литл-Примптона, человек серьезный и искренне верующий, тщательно готовился к каждой проповеди. Обычно дважды в воскресенье он обращался к пастве, взяв за основу наиболее известные части Святого Писания. Проповедь его продолжалась от двадцати минут до получаса. Как правило, он обращался к простым людям с банальными рассуждениями, обладая редкой способностью подробно объяснять то, что и так понимал самый тупоумный из его прихожан.

Но, поверхностно познакомившись с рассуждениями сведущих людей, мистер Джексон вообразил, что и сам стал мыслителем, поэтому в подобающих случаях набрасывался с кафедры на сорняки ереси и разъяснял аудитории, состоящей из мужланов и маленьких детей, сложности Афанасиева символа веры ^[20]. Лучше всего ему удавалось изливать презрение на атеистов, католиков, сектантов и людей науки. Теория эволюции вызывала у него крайнюю степень негодования, и он расставлял, как кегли, идеи величайших философов столетия, чтобы потом победоносно обрушить их силой своего бесстрашного интеллекта. Его прихожане, неподвластные дурному влиянию, истово верили и оставались ревностными членами англиканской церкви.