Российский флот в Средиземноморье - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Тарле cтр.№ 91

Генерал Попандопуло под давлением сил, далеко превосходящих его собственные, стал медленно отступать, оказывая самое упорное сопротивление.

Русские войска дошли до берега и здесь получили существенную поддержку с моря: канонерские лодки своей артиллерией остановили неприятеля. Таким образом, три тысячи человек, которые в течение семи часов вели бой против неприятеля, "превосходящего их почти в четыре раза", обнаружили "удивительную храбрость, неустрашимость и рвение". Русские потеряли в этот день 245 человек, черногорцы и приморцы — 22 человека убитыми и 26 ранеными.

На Другой день, 20 сентября, французы двинулись в атаку двумя отрядами. Их целью было нападение на укрепления, вынесенные перед крепостью. Отбросив первый отряд неприятеля, русские, приблизившись к линии, занятой черногорцами, перешли в контратаку. После пятичасового ожесточенного сражения французы начали отходить к своему главному лагерю.

Наступило 21 сентября (3 октября) 1806 г. И тут только обнаружилось, что и французы также считают дело, бывшее накануне, проигранным: генерал Мармон приказал своим силам отступить и возвратиться в Старую Рагузу. Петр Негош со своими черногорцами яростно преследовал отступавшего неприятеля. Мстя за сожжение своих домов, черногорцы выжгли рагузинские селения, принявшие французское подданство и подчинившиеся Мармону.

Немедленно восстановилось положение, бывшее до начала этих трехдневных боевых столкновений. Русские и черногорцы опять оказались на рагузинской территории, а со стороны моря рагузинскую республику защищали, приблизившись к самому берегу, три корабля, два брига и один фрегат сенявинской эскадры.

Сражение показало, что если у русских нет достаточных сил, чтобы взять Рагузу, то и у Мармона нет достаточных сил (хотя его армия была вчетверо больше русской), чтобы взять Боко-ди-Каттаро. А господство на море французы тут даже и думать не смели оспаривать у Сенявина.

Подробное донесение Сенявина Александру подтверждается во всех существенных частях показанием Броневского. Но он считает, что в итоге трехдневных боев (19, 20 и 21 сентября) русские потеряли до 800 человек, а неприятель 1300 рядовых и 47 штаб- и обер-офицеров только пленными, а в общей сложности убитыми и пленными до 3000 человек и 50 пушек. Эти сведения были собраны позднее.

Кровопролитие не окончилось 21 сентября. Броневский сообщает, что 22 и 23 сентября (4 и 5 октября) "большие партии черногорцев, пройдя мимо крепостей, вокруг Старой и даже Новой Рагузы, предали все огню и мечу и с добычей, без малейшего помешательства от французов, возвратились в дома".

После отступления французов 21 сентября обнаружилось, что они побросали все снаряжение и семь пушек, — так поспешно возвращались они в Рагузу. Сенявин был восхищен храбростью своих победоносных войск, велел в знак победы устроить всей армии хороший обед с выдачей вина, а особенно отличившихся наградил.

Сенявин непременно хотел придать этому устроенному им банкету характер чествования простого русского солдата, одержавшего победу в таких труднейших условиях. Так это и поняли присутствовавшие:

"Здоровье егеря Ефимова объявлено из первых, причем сделано было пять выстрелов, а товарищи его при восклицаниях: ура! качали его на руках. Таким образом все приглашенные удостоены были особенной почести питья за их здоровье. Участники сего празднества не могли без умиления об оном рассказывать; все солдаты столь живо чувствовали сию необыкновенную честь, что усердные, искренние приветствия: Дай боже здравствовать отцу нашему начальнику! произносились с восторгом беспрерывно. По окончании уже стола игумен монастыря Савино, восьмидесятилетний старец, вошел в палатку, приветствовал адмирала истинным, верным изображением всеобщих к нему чувствований любви и признательности. Последние слова его речи были: Да здравствую Сенявин! и слова сии повторились войском и собравшимся во множестве народом сильнее грома пушек. Адмирал отклонил от себя все особенные ему предложенные почести. Знать совершенно цену добрым начальникам и уметь быть к ним благодарным за все их попечения и внимание всегда было и будет коренною добродетелью русского солдата.

Вот средства и причины, которыми Сенявин приобрел неограниченную доверенность от всех вообще своих подчиненных, как офицеров, так и солдат. Каждый, уверен был в его внимании и с радостию искал опасностей в сражении. Сенявин, скромный и кроткий нравом, строгий и взыскательный послужбе, был любим как отец, уважаем как справедливый и праводушный начальник. Он знал совершенно важное искусство приобретать к себе любовь и употреблять оную единственно для общей пользы. После сего удивительно ли что в продолжение его начальства солдаты и матросы не бегали и не случалось таких преступлений, которые заслуживали бы особенное наказание. Комиссия военного суда не имела почти дела; в госпиталях скоро выздоравливали"⁵. Сенявин, который так близко принимал к сердцу успехи боевого содружества западных славян с русскими, 24 сентября обратился с следующим воззванием к черногорцам и бокезцам: "В продолжение военных действий я имел удовольствие видеть опыты усердия народа, оказанные в содействии с войском, мне порученным…" — так начиналось это воззвание. "Дерзость врага, осмелившегося ступить на землю вашу, наказана. Неприятель удивлен вашей твердостью и столько потерял людей, что нескоро может собрать новую силу и опять выступить. Поздравляя вас с победой, благодарю за хорошее обхождение с пленными и всячески желаю, чтобы человечество и впредь не было оскорбляемо".

Имея документальные данные о ходе этого сражения, курьезно читать сознательно лживое изложение дела в мемуарах маршала Мармона, изображающего свое тяжкое поражение как победу, которую не удалось довершить лишь потому, что 18-й полк опоздал на десять минут. Вообще же "я достиг своей цели и показал этим варварским народам мое превосходство над русскими". И если бравый маршал все-таки после всех этих неимоверных "подвигов" отступил, то отступил с достоинством, днем, а не ночью. "Я отступил 3-го (октября), среди бела дня, на виду у неприятеля. Когда я возвратился в Старую Рагузу, то мои войска снова заняли тот лагерь, который они покинули пять дней тому назад". Французы совершенно основательно в своем лагере серьезно опасались, что на них немедленно нападут черногорцы, местные крестьяне и русские, только что прогнавшие их обратно в Рагузу. Они были радешеньки, что их оставили в покое. Мармон излагает это так: "Страх неприятеля был так велик, что ни один крестьянин не осмелился меня преследовать"⁶.

Словом, битва под Кастельнуово описана маршалом Мармоном в той классической, традиционной манере, в какой французы частенько описывают и свои удачи, а еще гораздо изящнее свои неудачи. Вспомним ныне еще здравствующего Луи Мадлена, горько укоряющего Кутузова за то, что тот "имел бесстыдство" не признать своего поражения под Бородином; вспомним и лаконичную, в своем роде бессмертную строку в одном вез первых изданий малого энциклопедического словаря Ларуса: "Александр Суворов (1730–1800). Русский генерал, разбитый генералом Массена". И точка. Так что удивляться живописанию маршала Мармона о его "победе" над русскими и черногорцами не приходится. Во французской "патриотической" историографии репутация Мармона очернена завещанием Наполеона, который называет его изменником. Фальшивки Мармона необычайно наглы и полны не только грубейших извращений, но и брани против противников. Но все хвастовство Мармона там, где он говорит о французских подвигах и уничижительно отзывается о русских, приемлется многими французами с полным почтением и детской доверчивостью. Генерал Мармон умалчивает также о безобразном поведении своих войск, которые учинили 19–20 сентября варварский разгром беззащитных жилищ "приморцев", то есть славян, числившихся номинально турецкими подданными: "Французы самым бесчеловечным образом губили людей, разграбили и сожгли все дома обывательские на границе и то же самое учинили с жилищами подданных турецких, обитающих полосу земли турецкой между Рагузинской и Катарской областями, и делали сие именно за то, что сии турецкие подданные не хотели поднять противу нас оружия", — с негодованием сообщал Сенявин через несколько дней после сражения русскому послу в Вене графу Разумовскому⁷.