– Я хотела бы поговорить с тем у вас, кто отвечает за отношения с инвесторами, – сказала она женщине с коммутатора.
– У нас нет таких, – услышала в ответ.
Анника отодвинулась, давая пройти даме с ролятором. – Кого нет? – спросила она и огляделась в поисках более подходящего места, где она могла бы без помех разговаривать. – Инвесторов или тех, кто занимается контактами с ними?
Ее собеседница хихикнула:
– Ни тех ни других.
Справа от себя Анника увидела ведущую вниз лестницу перед магазином диетических продуктов.
– С вашим руководителем можно меня соединить?
– Его уволили на прошлой неделе.
Анника сделала несколько быстрых шагов к лестнице, сбежала вниз, остановилась на площадке, недосягаемая для дождя.
– Ты одна осталась от всей фирмы? – поинтересовалась она.
– По большому счету, – ответила женщина. – Что ты хочешь знать?
В ее убежище пахло мочой и сырым бетоном, Анника сглотнула, перешла к делу:
– У меня есть вопрос относительно аналитической справки ЦЦБ… Центра ценных бумаг…
– Как раз сегодня я этим и занимаюсь, – сообщила женщина. – На этом фронте у нас нет причин для радости, если можно так сказать.
Анника пнула ногой несколько смятых банок из-под колы и бутылочку из-под йогурта.
– И сколько одна ваша акция стоит сегодня?
– В последний раз, когда я проверяла курс, а это было полчаса назад, мы находились на уровне 38 к 50.
– Совсем плохо, – констатировала Анника, – не так ли? Женщина на другом конце линии снова рассмеялась, на сей раз по-настоящему горестно:
– А ты ведь не какая-то финансовая акула, верно?
Поезд подъехал по боковой ветке, заскрипели тормоза. – Все правильно, – сказала Анника. – И не ловкий биржевой игрок, но хватает других, якобы являющихся таковыми. Из-за которых компании вроде вашей оказываются на краю гибели. Они и есть предмет моего исследования.
– И что тебя интересует? – спросила женщина с коммутатора Global Future, также ответственная за отношения с инвесторами и все остальное в фирме.
Обитатели южных пригородов потоком устремились мимо, спеша наружу из синих железных вагонов, Анника повернулась к ним спиной.
– Данные по одной сделке с акциями, – произнесла она тихо.
– Я не могу давать такую информацию, – отрезала ее собеседница.
– Я знаю, – сказала Анника. – И не прошу тебя этого делать. Я собираюсь все тебе сама рассказать, чтобы ты просто проверила сама, если захочешь.
В трубке воцарилась тишина. Поезд метро с грохотом подкатил к перрону где-то справа от нее, бетон завибрировал.
– О чем идет речь?
– Об одной инсайдерской сделке, но она не имеет отношения ни к членам вашего правления, ни к вашему руководству.
– Когда он была проведена? – спросила женщина.
– Перед обнародованием катастрофического полугодового отчета в прошлом году…
– Имевшим место 20 июля, я знаю. Кто?
Анника неслышно перевела дух, автобус, державший курс на Тюресе, с ревом проехал над ней.
– Человек по фамилии Торстенссон, – сказала она, склонившись над телефоном. – Довольно большая сделка, 9200 акций.
– Подожди немного.
Анника посмотрела вверх вдоль лестницы, на граффити и силовые кабели, свисавшие со стальных конструкций, напоминающих монстров из кошмарного видео «Пинк Флойд». Ветер выдувал мелодии через отверстия в металле, заставлял провода петь. Она слушала, задержала дыхание.
– 9200 акций, – сказала женщина, – у меня есть такая сделка.
Анника зажмурилась, почувствовала, как у нее резко подскочил пульс.
– В какой день?
– 24 июля.
Она так крепко сжала зубы, что те скрипнули.
– О’кей, – сказала она. – Огромное тебе спасибо.
– Ты же никому не скажешь?
– О том, что это ты рассказала? Никогда в жизни.
Она нажала кнопку отбоя, посмотрела вдаль на дорожную развязку, мусоровозы и автопоезда, поток машин на пути к центру города. Сделала три глубоких вдоха и позвонила Шюману.
– Пустышка, – сказала она. – Если верить аналитической справке Центра ценных бумаг, Торстенссон продал весь пакет 24 июля. Через четыре дня после обнародования отчета.
Ей ответила тишина. Анника проверила телефон:
– Алло?
– Ты уверена?
– Насколько это только возможно, – подтвердила Анника.
– О’кей. Спасибо.
– Я сожалею, – сказала она, и почему-то у нее стало тяжело на душе.
– Хорошо.
Шюман положил трубку. Анника почувствовала, как у нее запылали щеки. Почему она восприняла неудачу Шюмана как личную?
Она увидела перед собой лицо Анны Снапхане, вспомнила, как та удивилась ее неспособности проявлять характер, когда речь шла о близких ей мужчинах.
Принадлежал ли шеф редакции к данной категории? Можно ли было назвать их отношения близкими?
Она не стала забивать этим голову, набрала новый номер, позволила себе расслабиться, отчасти воспринимая разговор с комиссаром как отдых.
– Ханна Перссон прописана у матери в Мальме, – сказала она, когда комиссар ответил. – Но не живет с ней, а обитает где-то в Катринехольме. Именно там вы задержали ее, не так ли?
– Это что у нас такое – игра в двадцать вопросов?
Анника пропустила его иронию мимо ушей.
– Похоже, у нее осталось не так много друзей детства, поэтому она, возможно, живет с несколькими другими нацистами. Все правильно?
Она услышала, как он усмехнулся.
– Продолжай.
– Она живет вместе с несколькими другими нацистами в квартире…
– Не-а, – перебил он ее, – неверно.
Анника прислонилась к бетонной стене и слишком поздно обнаружила, что кто-то именно там приклеил жевательный табак.
– Черт, – выругалась она, с отвращением стряхивая пальцами прилипшую грязь.
– Что?
– Не в квартире, значит… Она живет с несколькими нацистами в каком-то помещении… В помещении нацистской организации.
– Бинго! Но, насколько нам известно, она одинока.
Анника скромно улыбнулась.
– О’кей. И где нам найти…
Она закрыла глаза, задумалась.
– Не так много мест в Катринехольме, где нацисты могли бы обосноваться, никому не мозоля глаза, – сказала Анника, размышляя вслух. – Я бы назвала Неверторп, не будь там так много иммигрантов, – вряд ли они чувствовали бы себя уютно в такой компании. Опять же тамошние жильцы наверняка попортили бы им нервы. Так что скорее, пожалуй, это где-то в Эстере, правильно?