Деникин. Единая и неделимая - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 59

К тому же Екатеринодар, бывший под контролем атамана Филимонова, где генерал Эрдели собирал офицеров, мог стать базой для добровольцев, а кубанские казачьи станицы — опорой Добрармии.

Алексеева поддержали Деникин и большая часть генералов, считавших, что пусть и небольшая, но армия просто не найдет себе места на пустынных зимовниках, не раздобудет ни пропитания, ни топлива, ни фуража.

Были и другие мнения. К примеру, Богаевский писал: «Сам я лично думал тогда, что доберемся как-нибудь до Кавказа, и если нас не поддержат кубанцы и горцы, то придется рассеяться и ждать лучших дней в кавказских дебрях или за границей».

Вообще политическое положение в разорванной Гражданской войной бывшей империи было весьма неоднозначное. На Украине хитрец Петлюра, метавшийся между своими коммунистами и германофилами, пытался привлечь на свою сторону белых офицеров и даже заявил Шульгину, что «имеет только двух врагов — немцев и большевиков и только одного друга — Россию». Национализм Петлюры никого не обманул, белые офицеры на него не повелись. И попали прямо в руки вошедшим в Киев красным войскам старого знакомого Деникина по Юго-Западному фронту и инициатора создания в мае 1917 года добровольческих ударных частей подполковника Михаила Муравьева, которые быстро устроили в матери городов русских «классовую чистку». Лишь немногие из них уцелели, когда в Киев вступили немцы, оккупировавшие Юг империи по сепаратному миру с «Украинской народной республикой». Интересно, что провозгласившая независимость от России УНР лихо «прирезала» к своей территории Ростов и Таганрог, поэтому немцы, размахивая «мирным договором» с УНР, вполне резонно двинулись оккупировать и земли Донской области.

На Кубани проблемы между казачеством и иногородними (96,8 % всех кубанских большевиков), фронтовиками и «стариками» осложнялись рознью между «линейцами» (русскими, потомками переселенных на Кубань донцов) и «черноморцами» (украинцами, выходцами из Запорожской Сечи). Через Кубань шли эшелоны с возвращавшимися с Кавказского фронта солдатами, которые фактически оккупировали основные порты и узловые станции, подстегивая стремление черноморцев к «большевизму», сиречь к обычной власти. В крае шло открытое военное противостояние пока еще державшегося казаками Екатеринодара и таких крупных «большевистских» городов и станиц, как Новороссийск, Армавир, Кавказской, Тихорецкой, Тимашевской.

На Северном Кавказе от резко возросших националистических тенденций горцев отчаянно отбивалось терское казачество. Временное Терско-Дагестанское правительство атамана Михаила Караулова вооруженной силой одно время пыталось противостоять анархии, грабежам и разбоям. Однако 13 декабря на станции Прохладная вагон Караулова был отцеплен от состава буйной ватагой возвращавшегося из Закавказья 106-го Уфимского пехотного полка, которая в перестрелке истребила всех, кто в нем ехал во главе с атаманом.

После этого на Тереке началась поощряемая большевиками настоящая битва на истребление, которую повели против казачества горцы, не забывшие еще Кавказской войны и укрепленные «кадрами» демобилизованной Туземной дивизии. Собственно, резались не только с русскими. Осетины бились с ингушами, ингуши с чеченцами, чеченцы воевали между собой 50–60 тейпами и теснили за Сунженскую линию казаков.

Как всегда в период анархии в бурлящем краю появились эмиссары с Кораном и начали проповедовать сладость джихада и мюридизма, восстановление «государства Шамиля» и полное избавление от неверных.

Союз горцев отправил в Стамбул делегацию во главе с кумыком Гайдаром Бамматом, где она заручилась поддержкой османов на отделение Северного Кавказа от России с образованием Горской республики.

За Хребтом армянские дашнаки, грузинские меньшевики и азербайджанские мусавватисты, ориентировавшиеся на различные силы Первой мировой войны, уже давно не воспринимали ни царя, ни Керенского, ни Ленина, ни Корнилова.

Главкому предстояло принять не только военное, но и политическое решение.

Началось традиционное корниловское шараханье. 12-го он вроде бы согласился с мнением большинства идти на Кубань. Туда уехала разведчик прапорщик Зинаида Горгардт (у штаба не было даже карт будущего похода, она должна была достать), за ней в бричке в штатской одежде для переговоров с Кубанским правительством отправились генерал-лейтенанты Александр Лукомский и Иван Ронжин. Прапорщик добралась без приключений, генералам повезло меньше. В селе Гуляй-Борисовка их задержали большевики и лишь чудом не расстреляли.

В Поволжье и Сибирь уехал полковник Дмитрий Лебедев устанавливать связь с местным подпольем.

Однако 13-го в Ольгинскую прибыл походный атаман генерал Попов с отрядом в 1727 бойцов, орудиями и пулеметами, со своим начальником штаба полковником Владимиром Сидориным. Они принялись убеждать Корнилова, что целесообразнее уходить на зимовники, где армия будет обеспечена как минимум достаточным количеством лошадей. Того как обычно было легко убедить, он уже дал приказ стоявшему в станице Кагальницкая конному авангарду уходить на восток.

Пришлось генералу Деникину срочно бежать в штаб, вновь разубеждать главкома, умоляя того хотя бы для начала собрать сведения о районе, а заодно и понять для себя настроение самого казачества. Корнилов пообещал определиться позднее.

Этот вопрос был крайне сложный и деликатный. Казачество было естественным союзником добровольцев хотя бы в силу того, что его не касались никакие лозунги Ленина и компании — земли сколько угодно, прав и льгот тоже, война для него не страшна — военное сословие. Поэтому с казачеством надо было ладить, не злить реквизициями и мобилизациями. То, что казаки в данный момент не хотели идти с добровольцами, тоже объяснимо. Корниловцы уходили, а за ними шли большевики. На кого оставлять семьи и хозяйство? К тому же казачество было уверено, что большевики воюют только с «кадетами и генералами», самих донцов не тронут, поэтому и нечего зря подставлять лоб под пули. Вполне вероятно, что, плохо ориентируясь в политической обстановке и обманываясь в «миролюбивых» заверениях большевиков, со сменой власти в России казаки связывали возможные послабления в воинской службе. Само собой наряду с сохранением своих привилегий. Поэтому ссориться с новыми властями не спешили.

Не стоит забывать и о том, что в казачьей ментальности никогда не исчезало традиционное заблуждение о своей особой «национальности», отличной от русских. Поэтому переворот в Петрограде в местной среде воспринимался, как «спор славян между собой». Поэтому и, осознавая свою особость, «воевать с Россией» казаки не хотели.

С одной стороны, они сочувствовали борцам за порядок в России добровольцам, с другой — втридорога продавали им лошадей и фураж, опасаясь мести большевиков, отказывали в ночлеге, снабжении, укрытии раненых корниловцев.

Приходилось ждать, когда сами казаки «прозреют» и возьмутся за оружие.

В Ольгинской произошел анекдотический случай. Станичные старики пришли к Корнилову уверять, что местное казачество готово «постоять за Русь Святую» и послать в Добрармию 100 пеших и 50 конных (из 6 тысяч жителей). Главком недоверчиво посмотрел на развоевавшихся аксакалов, но согласился, приказав собрать рать на площади. В назначенный час на площади появились около двух десятков недорослей лет по 14–15 с двумя неоседланными лошадками. Когда у них спросили, зачем собрались, те неуверенно ответили, что им пообещали «делать смотр», но в поход «на большаков» они не согласны. Пришлось сказать спасибо от всей «Руси Святой» казакам за братскую помощь и распустить пацанов по домам.