Деникин. Единая и неделимая - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 37

Неподражаемый Керенский отозвался на арест генералов фразой, чисто в своем духе: «Корнилов должен был быть казнен; но когда это случится, приду на могилу, принесу цветы и преклоню колена перед русским патриотом».

По воспоминаниям генерала Лукомского, сразу после ареста беседовавшего с зятем премьера генералом Барановским, на вопрос арестованного: «Что можете сказать?» — Барановский ответил: «Только то, что уже сказано генералом Корниловым, то есть что все произошло вследствие провокации Керенского».

«Мавр» же Алексеев, вполне предсказуемо догадавшись об отведенной ему роли, уже 11 сентября подал в отставку. В его рапорте говорилось: «Страдая душой, вследствие отсутствия власти сильной и деятельной, вследствие происходящих отсюда несчастий России, я сочувствую идее генерала Корнилова и не могу пока отдать свои силы на выполнение должности начальника штаба». Настораживает в этом заявлении все же это странное «пока». Надо полагать, что при иных обстоятельствах генерал вполне «силы бы нашел».

Он сдал должность генерал-лейтенанту Николаю Духонину и вернулся в Смоленск. Потом вроде бы как в свое оправдание Алексеев написал главному редактору популярной газеты «Новое время» Борису Суворину: «Россия не имеет права допустить готовящегося в скором времени преступления по отношению ее лучших, доблестных сынов и искусных генералов. Корнилов не покушался на государственный строй; он стремился, при содействии некоторых членов правительства изменить состав последнего, подобрать людей честных, деятельных и энергичных. Это не измена родине, не мятеж».

Керенский чувствовал себя триумфатором. Его главный конкурент со своими сторонниками в тюрьме в ожидании суда, популярный среди офицерства адмирал Колчак — в длительной служебной командировке в Америке (вовремя подсуетился вытолкнуть его из страны еще до мятежа), скомпрометированный генерал Алексеев в отставке, пытающиеся ограничить влияние премьера Савинков и Филоненко задвинуты, раздражавшие его министры Чернов, Скобелев и особенно Некрасов, потребовавший отставки министра-председателя для предотвращения гражданской войны, удалены из нового коалиционного правительства.

В армии после приснопамятной «гучковской чистки», удалившей из нее «монархический элемент», началась «чистка Верховского». Новый военный министр генерал-майор Верховский, прославившийся тем, что приказал пяти полкам подчиненного ему Московского военного округа ударить на Могилев, что едва успел предотвратить Алексеев, затеял изгнание из армии «скрытых контрреволюционеров». За короткое время были «вычищены» 20 высших чинов командования, арестованы или смещены со своих должностей сторонники Корнилова в Москве, проведены обыски в московском отделе Союза офицеров. Сам Керенский признавался, что Верховский «был не только не способен овладеть положением, но даже понять его», однако, «принимая во внимание колеблющееся поведение во время корниловского выступления всех других желаемых кандидатов, мне буквально не из кого было выбирать, а между тем с обеих сторон — правой и левой — проявилось внезапное желание видеть на посту военного министра военного человека».

Осечка, правда, вышла с атаманом Калединым, поддержавшим мятеж. Указом премьера, ставшего главковерхом, от 29 августа генерал был отстранен от должности атамана с преданием суду по обвинению «в мятеже и в желании путем занятия донскими частями железнодорожных узлов отрезать Донецкий бассейн от центра».

Однако с Дона по-прежнему «выдачи не было», правительство и Круг на признали решения Керенского, объявив, что атаман не причастен к мятежу. Керенскому пришлось указ отменять, объявив его появление «тяжелым и печальным недоразумением, которое было следствием панического состояния умов на юге». Обидно, но надо было проглотить — нельзя раздражать казачков, когда вокруг еще столько несрубленных голов.

Правда, оставались большевики, сыгравшие заметную роль в подавлении мятежа, но с ними он надеялся справиться. После подавления мятежа Корнилова Керенский неожиданно почувствовал себя всемогущим и совершенно утерял почву под ногами. Когда Владимир Набоков (отец выдающегося писателя) спросил у него, не боится ли он теперь выступления большевиков, которых сам же вооружил, премьер гордо ответил, что «я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло! У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно». В нем уже жил свой «карманный наполеон».

Условия жизни в Быхове для узников были не в пример лучше, чем на бердичевской гауптвахте. Деникин и Марков поселились в комнате генерал-квартирмейстера Ставки генерал-лейтенанта Ивана Романовского (они дружили с весельчаком Марковым, который с ходу дал комнате прозвище «палата № 6» — ее порядковый номер). Знаковая встреча. Замкнутый Деникин крайне сложно близко сходился с людьми и предпочитал сохранять лишь деловые и служебные отношения (поэтому с женщинами он бывал, как правило, нелюдим). Даже с верным Марковым, с которым они прошли несколько лет германской войны и много раз бывали в бою. С Романовским в Быхове началась настоящая дружба. Сын артиллерийского офицера, лейб-гвардеец и генштабист, умнейший тактик и организатор, бесстрашный командир сразу завоевал симпатии сына офицера из крепостных. Деникин так характеризовал его: «Человек, оставивший после себя яркий след в истории борьбы за спасение Родины. Человек, олицетворявший собою светлый облик русского офицера и павший от преступной руки заблудившегося духовно русского офицерства. Человек — «загадочный»…».

Еще будучи командиром 206-г0 Сальянского пехотного полка, одного из лучших в русской армии, «загадочный» Романовский был в 1915 году представлен к чину генерала с такой характеристикой: «Выдающиеся организаторские способности полковника Романовского, его умение дать воспитание войсковой части, его личная отвага, соединенная с мудрой расчетливостью, когда это касается его части, обаяние его личности не только на чинов полка, но и на всех, с кем ему приходилось соприкасаться, его широкое образование и верный глазомер дают ему право на занятие высшей должности». Деникин с Романовским, начиная с Быхова, последующие три года плечом к плечу прошли весь крестный путь Белой армии, и именно после убийства своего друга в Константинополе в 1920 году, по утверждению близко знавших Деникина людей, он впервые дал волю слезам.

Тюремный режим Быхова больше напоминал распорядок закрытого санатория. Утро начиналось в 8 часов. Передвижение по монастырю было свободное, никто в комнатах-«камерах» не сидел (кроме Корнилова, утверждавшего, что таким образом он тренирует коллег, воспитывая самостоятельность в его отсутствие. Хотя на самом деле генерал страдал от обострения ревматизма и ему сложно было в таком виде показываться перед подчиненными). После чая разрешались прогулка и посещение близкими, которым дозволялось дважды в день видеть узников.

Марков писал: «Мы в раю. Встаем в 9 часов. В 10 часов — чай, прогулка у костела. Закуска перед обедом, в 4 часа — урок английского языка. Вечер, полный интереса, в палате № 6. Рассказы Родионова о Распутине, Иллиодоре и Гермогене. Добавление Никанорова (Иосиф Никаноров, завотделом печати Георгиевского комитета. — Прим. автора). Немного мистики Аладьина… Не успеваю читать газеты. Нет, жизнь хороша, и хороша во всех ее проявлениях».