Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII - первая треть XIX века - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 54

Окончание войны подарило возможность устроить свои дела. И поседелые ветераны за пятьдесят, и совсем молодые офицеры пустились в марьяжные игры, разобрав наличный дамский контингент. Женились и на только что вышедших в свет крошках, и на вдовах, хлебнувших горя. Словом, все русское дворянское общество от столиц до губерний на протяжении нескольких лет отплясывало на свадьбах. Волна еле-еле начала спадать к 1822 году.

Характерно высказывание Сергея Волконского в письме брату своей невесты Николаю Раевскому накануне венчания: «Дальнейшая жизнь представляется мне цепью бесконечных солнечных дней» ^[259]. У нас слова эти вызывают грустную усмешку. Но тогда такое чувствование было преобладающим.

В подобных условиях почтенные отцы дочек на выданье вели себя весьма разборчиво. Требовался заслуженный жених в чинах и с орденами. Желторотые юнцы, не попавшие на великую войну, не котировались. Среди последних был и Пушкин. Вспомним, каким количеством эпиграмм в адрес лысеющих женихов знакомых барышень разражался молодой поэт.

Это о генерал-адъютанте Николае Сипягине, имевшем наглость в 1818 году жениться на сестре лицейского товарища Пушкина, члена общества «Зеленая лампа» Николая Всеволожского ^[260]. А следующие строки посвящены Михаилу Орлову, к которому поэт питал самые теплые чувства, но все равно не мог удержаться, узнав о намеченной на 1821 год свадьбе с Екатериной Раевской:

Барышни выходили за генералов. Такова примета времени. Их отцы искали выгодных партий. А как ведет себя Кирила Троекуров? Он сам предлагает небогатому соседу: «Слушай, брат, Андрей Гаврилович: коли в твоем Володьке будет путь, так отдам за него Машу; даром, что он гол, как сокол». Стало быть, никаких вернувшихся с войны гусарских полковников Бурминых «с Георгием в петлице и с интересной бледностью» поблизости не было. Стояла обычная для русской провинции пора, когда мужчины служили в отдаленных краях и кавалеры ценились на вес золота.

После войны в свои имения хотя бы на время отправилось значительное число дворян. Кто-то испросив отпуск. Кто-то совсем выйдя в отставку. Требовалось глянуть хозяйским глазом на запущенные деревни, прищучить вора-управляющего, поладить с мужиками… Тогда-то на короткий срок сельская глубинка возликовала, о чем Пушкин прекрасно написал в «Метели»: «Обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах и в деревне общий восторг, может быть, был еще сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве».

Возвращение мужчин заметно оживило уездную жизнь. У барышень появился выбор. Совсем иная картина дана на страницах «Дубровского». На празднике у Троекурова в селе Покровском во время танцев мнимому учителю-французу Дефоржу приходится отдуваться за всех, поскольку партнеров для дам катастрофически не хватает: «Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы. Учитель, между тем, отличался, он танцевал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною, и барышни насмешливо за ними примечали».

После того как описанная в «Метели» эпоха ушла в прошлое, то есть примерно с начала 1820-х годов, русская провинция снова оскудела мужским контингентом. Дворяне постепенно возвратились в столицу, рассчитывая получить чин или занять вакантное место в полку. И тут нас поджидает новое откровение.

Вспомним, как описана служба главного героя в Петербурге: «Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был корнетом в гвардию; отец не щадил ничего для приличного его содержания, и молодой человек получал из дому более, нежели должен был ожидать. Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти; играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости».

Зеркало треснуло

Положим, что дело происходит в первой половине 1820-х. Быт гвардейца всегда примерно одинаков: помимо служебных обязанностей (которых Пушкин не знал и потому не описал) — карты, поездки в театр, кутежи, балы и иные «роскошные прихоти». Но чего-то в приведенной зарисовке не хватает. Чего-то, что одушевило бы картину и позволило читателю, внутренне симпатизируя, простить Дубровскому пошлую мечту о богатой невесте.

Нет целого пласта ощущений, характерных для гвардейской молодежи декабристского периода. Конец 1810-х — первая половина 1820-х в русском обществе были окрашены в тона надежд и ожиданий. Предполагалось, что император Александр I продолжит реформы, отложенные из-за войны, даст стране конституцию, изменит к лучшему участь крестьянства, а благородное сословие допустит до выборов в некое подобие парламента… Эти надежды будоражили умы, и чем долее государь медлил, тем радикальнее становились предложения по их реализации уже помимо монарха.

Именно молодое офицерство стало средой, в которой зарождались самые смелые планы и вербовали сторонников тайные общества. Горячие головы из патриотических соображений готовы были на решительные шаги. И молодой Пушкин разделял их устремления.

Именно «души прекрасные порывы» и окрашивали для него в романтические тона рутинную полковую жизнь. С юности вращаясь в кругу гвардейских друзей, Александр Сергеевич долгое время привычно вносил в описание их быта некую яркую, благородную струю, которая одухотворяла и плац, и казарму.

Конечно, ни один автор не писал о тайных обществах прямо. Но в произведениях первой половины 1820-х заметна нота нетерпеливого ожидания. Есть она и в «Горе от ума» А. С. Грибоедова, и на страницах «Евгения Онегина», начатых в 1823-м. Это всего лишь смутное ощущение, ясное для писателя и читателя, но неуловимое для цензора. Как запретить настроение?

Ничего подобного в «Дубровском» нет. Описание жизни Владимира после выхода из Кадетского корпуса намеренно деромантизировано. Оно больно ударяет читателя своей обыденной пошлостью. Кутежи, дуэли, поездки к актрисам были приложением к чему-то более высокому. И потому светились отраженным блеском, тоже становясь притягательны. Сами по себе, без главного, они ничего не стоят. Пустота. Прожигание жизни.

Главное же исчезло после 14 декабря 1825 года. Не только разгром восстания изменил чувства Пушкина к гвардейской среде. В один день, на Сенатской площади, в прах рассыпалось «гвардейское братство», столь дорогое сердцу поэта. Одни «братья» стреляли в других. Зеркало романтических иллюзий разбилось вдребезги, его осколки были в крови.